Владимиро-Суздальская Русь - Юрий Александрович Лимонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А. В. Арциховский и В. Л. Янин в своей публикации под № 531 поместили другую грамоту, важную для исследования и сопоставления с действующими юридическими нормами Древней Руси. Она датируется рубежом XII–XIII вв. Грамота является частным письмом богатой жительницы Новгорода (или Новгородской земли) Анны к своему брату с жалобой на мужа Федора и его кридитора Константина, обвинивших ее в незаконной отдаче в рост денег, которые ей не принадлежали. Обвиняемая была вызвана на предварительное рассмотрение в ближайший погост. Но истец Константин не захотел с ней разговаривать, заявив только, что высылает четырех дворян. «И позовало мене во погосто. И язо приехала, оже онь поехало проце, а рекя тако: Азо солю 4 дворяно по гривене сьбра». Составители переводят отрывок следующим образом: «И позвал меня (т. е. Анну. — Ю.Л.) Коснятин (т. е. истец. — Ю. Л.) в погост, и я приехала, а он поехал прочь, сказав: Шлю 4 дворян по гривне серебра».[572] Здесь дворянин выступает в своей обычной роли судебного исполнителя, чиновника местного земского суда. Роль, типичная для служебной прослойки феодального государственного аппарата. Грамота № 531 превосходно подтверждает эту функцию дворянства, столь четко определенную в договорах Новгорода с князьями. Следовательно, эта «повинность» служилых феодалов возникла ранее второй половины XIII в. Дворянин стал «судейским чиновником», «судейским исполнителем» в Новгородской земле на рубеже XII–XIII вв.
Отметим, что сбор гривны серебра находит аналогию не только в Уставной двинской и Новгородской судной грамотах. Существовал и частный акт, юридические постановления которого распространялись как раз на новгородскую периферию. Это жалованная тарханная несудимая грамота великого князя Василия Васильевича Темного старорусским тонникам (рыболовам) от 50—60-х гг. XV в. В ней указано, что она дана по «старым грамотам» Дмитрия Ивановича и Василия Дмитриевича, т. е. деда и отца нынешнего великого князя. Грамота содержит все прежние установления, возникновение которых относится к началу XIV в. Документ сохранил следующие постановления: «А без меня, без великог(о) кн (я) зя, не судит (и) никому, или без наместника. А звати их с осеннег(о); Николина дни до середохрестья. А позовнику взяти гривна ездов». Из приведенного документа становится ясно, за что дворянин или Подвойский получал гривну серебра. Она полагалась ему за «езд». Другими словами, это была плата за приезд и вызов в суд, к наместнику, к администрации. Гривна предназначалась на дорожные расходы, которые платил ответчик.[573] Итак, с уверенностью можно утверждать, что в своем письме Анна сообщает брату, что истец послал за ответчиком четырех дворян, каждому из которых нужно было уплатить ее семейству по гривне. Интересно, что эта «такса» по традиции существовала много лет, в XIV и XV вв.
Большой интерес вызывают наблюдения над идеологией представителя феодального класса, его низшей прослойки. Эти наблюдения можно сделать на основе анализа сохранившегося памятника феодальной раздробленности — «Слова» и «Моления Даниила Заточника». Произведение постоянно привлекает нашу историографию.[574] Была сделана и попытка истолковать идеологию автора памятника.[575] Так, И. У. Будовниц пришел к выводу, что в «Молении» впервые прозвучал голос молодого дворянства, выступавшего с требованием сильной и грозной княжеской власти, опирающейся не на бояр, а на преданных своему государю «множество воев».[576] Видимо, давать столь безапелляционное объяснение очень сложному и многоплановому памятнику нельзя по ряду причин. Никакой антибоярской тенденции нет в ранней редакции памятника. Что касается требования сильной княжеской власти в период расцвета феодальной раздробленности, то это определенная модернизация эпохи и, следовательно, фактическая ошибка. Идея поддержки дворянством царской или великокняжеской власти (а не власти провинциального князя, приглашенного княжить все тем же новгородским или переяславским боярством), как ее формулирует И. У. Будовниц, характерна для эпохи Русского централизованного государства и даже для времени зарождения абсолютизма, т. е. XVII — начала XVIII в. Все это заставляет с очень большой осторожностью и вниманием отнестись к социальному содержанию реалий, терминов и понятий, которые мы встречаем в памятнике. Только с постоянным вниманием к их значению, с обязательным учетом общих социально-политических процессов феодальной раздробленности возможен анализ памятника.
«Слово Даниила Заточника» — это произведение, несущее в себе очень четкую и ясную идейную нагрузку, заключенную в блестящую форму великолепных притч и афоризмов. Оно превосходно отражает классовую сущность древнерусского общества. Картина социального неравенства — это именно тот фон, на котором проистекает дискуссия Даниила со своим адресатом — оппонентом. Автор мыслит и оперирует в своем произведении категориями феодального общества. Для него такие понятия, как «богатый», «бедный», — отнюдь не пустой звук. Даниил превосходно знает отношение классового общества к этим прослойкам. Обращаясь к своему адресату, автор пишет: «Зане, господине, богат мужь везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить; а убог во своей ненавидим ходить. Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут слово его до облак; а убогии возглаголеть — вси нань кликнуть». Естественно, что после такой преамбулы Даниил делает вывод: «Их (т. е. богатых. — Ю. Л.) же ризы светлы, тех речь честна».[577]
Жалуясь на судьбу, автор противопоставляет своему собственному положению участь князя, живущего в довольстве. В отличие от предыдущей притчи, где констатируется моральное превосходство богатого над бедным, в настоящем афоризме дается картина более «вещественная»: материальное убожество бедного Даниила и комфорт и довольство князя. Автор обращается к адресату: «Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлеб ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена; егд[а] лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе».[578]
Но бедность в классовом обществе — не только бесправие и зависимость, нужда и голод, но и потеря социального лица, сословной принадлежности, отсутствие друзей и близких, которые отворачиваются и уходят от несчастного бедняка, от неудачника. Поразительную картину по своему реализму дает Заточник: «Друзи же мои и ближнии мои и тии отврогошася мене, зане не поставих пред ними трепезы многоразличных брашен. Мнози бо дружатся со мною, погнетающе руку со мною в солило, а при напасти аки врази обретаются и паки помагающе подразити нози мои; очима бо плачются со мною, а сердцем смеют ми ся».
