Дети Гамельна - Игорь Николаев

— И почему я такой добрый? — вопросил в никуда Гунтер.

— Шальной дух, засевший в доме? Поджоги, трясучка, швыряние предметов? Гунтер, ты чего, вообразил себя долбанным экзорцистом?! Вы, герр капитан, не добрый! Вы, герр капитан, дурной, как три валаха!

Судя по тому, что сержант перешел на смесь чинопочитательных обращений и ругательств, Мирославу определенно не понравилось предложение командира. Хорошо хоть, дурная привычка вслух трепать на языке командировы планы проявлялась лишь тогда, когда они оставались с глазу на глаз. Иначе авторитет капитана язвительным сержантом был бы подорван и с салютом похоронен еще пару лет назад. Хотя сегодня свидетели имелись — на пороге комнатушки сидела мелкая крыса, посверкивая умными глазками, будто понимая, о чем спорят два человека. Оба были заняты спором настолько, что ни один и не подумает хватануть кинжал да метнуть в любопытного зверька…

— А почему не четыре? — прищурился Швальбе.

— Потому, если как четыре, то ты еще бы и ходил под себя, прямо в штаны. А так до выгребной ямы добегаешь, бесценный груз доносишь.

Проговорив все это на одном дыхании, сержант скептически посмотрел на ногу капитана. Судя по ее распухшему состоянию, капитан еще с неделю бегать мог исключительно во снах. Слава Богу, что лишь растяжение, а не антонов огонь…

— Я же его убивать не хотел, потому и подъемом бил, — мрачно протянул Швальбе, проследив направление сержантского взгляда. — В носке пластина стоит, сам знаешь.

— Кому как не мне знать, что у тебя в сапоге! — скривился сержант, нервно пощипывая себя за отвислый ус. — Сам же вставлял! Специально, между прочим, на схожий случай.

— Вот! Надо было со всех сторон оковывать, чтобы я себе ноги не вывихивал!

— Ага! Сначала заехать с ноги в морду оборотцу, дескать «живым возьмем!», теперь в проклятый дом с голой жопой и благими намерениями, — Мирослав вернул разговор в прежнее русло. — Чтоб меня взгрели, как протестантов у Белой Горы в двадцатом году, Гунтер, нельзя же творить добро направо и налево! Да еще забесплатно!

— Тоже верно, — неожиданно признал ошибку капитан. — Но ты лучше объясни, почему так завелся? Ведь ничего же сложного. Ну, завелся в доме кто-то презлющий. Вещи швыряет, подножки ставит и вообще пакостит. В первый раз, что ли, такого видим? Все просто и легко. Как полковую фрау огулять.

Мирослав скривился, будто отведав померанца.

— Все просто и легко, но священника дух чуть не придушил. Да и когда в руках загорается крест… — Сержант сердито мотнул головой. — По-моему, проще сжечь весь дом. Как ты обычно говоришь про запах гари по утрам?

— Что это запах победы, — согласился с товарищем и подчиненным капитан Швальбе. — Подпустить под крышу красного петуха проще всего. Вот только дома здесь, считай, стена к стене. Полыхнет один — выгорит вся деревня.

— И что? — сержант скривился еще сильнее, походя на черта с плохо нарисованной иконы.

— А то! — многозначительно поднял палец Швальбе. — Что потом этого Клауса…

— Карла, — поправил Мирослав. — Того придурка, что прибежал за помощью к благородному и мягкосердечному капитану Швальбе, зовут Карл.

— Да хоть Гунтером пусть зовут! Впрочем, тезке я бы помог в любом случае, не слушая твоих возражений. Так вот. Если огонь перекинется на соседей, то и часа не пройдет, как Карла четвертуют. А потом придут за нами. И начнут вспоминать, что наши предки делали с ихними.

— Мне ничего не вспомнят. Я ж не чех! — искренне удивился Мирослав. — Да и ты не особо.

— Так ты все-таки не чех? — прищурился Гунтер. Сержант тут же потупился, сделав вид, что не понял намека.

— Думаешь, это кого-то будет волновать? — продолжил Швальбе. — Бьют по лицу, а не по записям о рождении и смерти в церковных книгах. И ты, если судить по роже — вылитый гусит. Прокоп Малый к примеру, аль сам Жижка. Так что, тут уж извини, придется обойтись без поджогов.

— Прокоп или Жижка померли давным-давно. Кто их видел, тем более рожи сравнивал? — сварливо возразил сержант. — Может, вообще уехать завтра и забыть? Они со своими горестями живут который год, притерпелись. Все равно, платы толковой на этом дельце не выгорит.

— У тебя грехов мало на душе? Вот! И у меня не мало. Да и лишние смерти совсем не способствуют доброму сну.

— И все равно, ты дурак.

Капитан внимательно наблюдал за тем, как выстраивается диспозиция грядущего сражения. Сам он, будучи не особо ходибельным, в процессе не участвовал, но заинтересованные лица справлялись и сами. Стаей муравьев обитатели дома сновали взад-вперед, вынося из помещения мало-мальски ценные вещи. Таковых, впрочем, было немного. Какие могут быть ценности в бедной деревеньке, где даже своей церквушки не имеется? Но все это было задумано не с целью сбережения имущества.

Существовало два наиглавнейших момента, делавшими осмысленным вынос во двор надколотых тарелок и прохудившихся ушатов. Во-первых, у стороннего наблюдателя могло сложиться превратное впечатление скорого переезда, что уже несколько дезориентировало. А во-вторых, у противника одним махом выбивался из рук главный козырь в борьбе бесплотного против телесного. Нельзя поднять в воздух, скажем, кувшин да обрушить на нестриженую капитанову макушку, если кувшина просто нет.

Швальбе все пытался вспомнить что-нибудь библейское насчет того, что отсутствует, хотя должно было иметься в наличии. Но так и не смог, хотя капитан был уверен, что когда-то нечто подобное точно слышал.

По итогу стараний во всем старом двухэтажном доме, знававшем лучшие времена и больший достаток, должны были остаться лишь стол, стул да бочонок. Внушительный, чуть ли не в три имперских галлона емкостью, он гордо возвышался посреди стола, волей-неволей притягивая основное внимание. Подле расположилось два мятых кубка и пара глубоких тарелок с нехитрой снедью — перья лука, вяленое мясо, сыр. На отдельной доске лежал хлеб, нарезанный крупными ломтями. Отсутствие изысканности компенсировалось количеством — таким числом снеди можно было накормить банду немецких наемников, а у тех, как известно, кошельки и желудки дна не имеют.

— Красиво… — сказал сидящий подле капитана сержант Мирослав, ухватив ломоть козьего сыра.

— А? — оторвался от наблюдения за крестьянами Швальбе. Карл с парой сыновей, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, волокли, оставляя на полу глубокие задиры, здоровенный сундук. Сундук весил раза в два тяжелее носильщиков, отчего зрелище выходило крайне завлекательным.

— Натюрморт, говорю, достойный кисти Микеланджело…