До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман

И никогда он больше ничего не увидит.

Ну и в жопу; у тебя еще остались твои сраные уши, нос, дерьмовая долбаная палка.

И вообще…

Он остановился, снял очки. Дождь так и лил, по-прежнему

холодно, темень,худо задроченному двенадцатилеткев Западном Бетлехеме

И Тэма тоже в жопу. Всю их ораву в жопу, он наметил курс и сматывается отсюда.

Господи, ну и холодрыга. Хотя, может, все дело в нем, в нем самом. Может, вовсе и не холодно, это только ему так кажется. Что звучит как-то невесело. Совсем хреново звучит, если честно. Старина Джеки; скорее всего, помер уже. Занятно, как люди вбивают себе в башку дурацкие мысли. Жизнь, друг, она полна взаимонепонимания; ни один мудак не понимает, что ты хочешь сказать. И как ему объяснить? А никак. Ну его на хер. Дрожь, господи-боже, как же его колотит-то; долбаная дрожь, друг, долбаная весна, понимаешь, о чем я, да не дрожи ты так, на хер.

Дождик, холодно, темень,Дождик, холодно, темень

Слышишь, что вокруг-то творится. Слышишь. На что это вообще похоже! Все эти шепоты, стоны, гребаные вздохи; да еще дождь, будто в трубу трубит. Помнишь, ты как-то рассказ читал про одного немца, хотя, может, он был и скандинав

Там все дело в жратве было, изголодался он, ну, вконец изголодался. Плюс дома у него ни хрена не было, кроме пачки галет. Вся еда, друг, пачка галет. Даже молока вроде не было; я тогда не стал проверять. Ну да ладно. Теперь уж поздно. Вечно, на хер, одно и то же. Ладно, но ты все-таки шагай, вали вперед, еще две длинные улицы впереди, потом перекресток; две улицы перейдешь, вот тебе и мост. Вообще-то он мог бы просто замахать палкой и двинуться поперек улицы, если хоть малость повезет, сшибет его, на хер, какой-нибудь гребаный грузовик, вот и приедет он домой на «Скорой помощи».

Эй, мистер, не хотите делом заняться?

Сэмми не сбавляет шага.

Эй, мистер, не хотите делом заняться?

Он останавливается. Сколько?

Пятнадцать.

Нет, цыпочка, извини.

Можно и меньше, зависит, чего вы хотите.

Извини, цыпочка. Он идет дальше; не стоило останавливаться и заговаривать с ней не стоило, потому как у него же никаких намерений не было. Вот и не стоило. Это ж нечестно. Правда, может, она бы его на всю ночь приняла. Да нет, не за такие деньги, пятнадцать фунтов, ночь-то еще только начинается. Хотя, вообще-то, ничего же заранее не скажешь. Он все-таки не долбаный дядюшка Дракулы. Может, он ей по душе пришелся. Кто ее знает. Я к тому, что он же не долбаный

ну, кто угодно, не монстр какой-нибудь; просто обычный малый; иногда женщинам такой и нужен, обычный малый, ну то есть если у них есть из кого выбирать, если они на охоту вышли, хотя это редко бывает – выбор-то у них всегда есть, какой-никакой, ну то есть им же все равно приходится брать, кто подвернется, мафусаила какого-нибудь, кого угодно.

Сколько ты выпил-то? А, херня. Считай, ничего. Две пинты да два раза по полстопки. Без малого ничего. На втором перекрестке забегаловка есть. Надо бы на дорожку еще кружечку.

Впрочем, он, пока шел, передумал и прошел мимо, поднялся на мост, а там и последний участок пути – пешеходная дорожка и все, дома. В лифте он наклонился, развязал шнурки на кроссовках. Нужна новая обувь. Значит, придется добыть ее, купить придется. Сапоги. По коридору, в квартиру; с час примерно прослонялся по ней, потом лег. Но сон не шел; может, слишком рано было, и устроиться поудобнее никак не удавалось, звуки какие-то, а потом что-то вдруг обваливается у тебя в голове и ты подскакиваешь, испуганный, на хер, вот и все твои достижения; не сможешь ты отсюда выбраться, ни хрена ты не убежишь, вот в чем проблема, друг, лучше знаешь что – разбежаться и башкой об стенку. Черт с ним: Сэмми сел, выпростал ноги из-под одеяла. Накинул одежду, заварил чашку чая. Возвращаясь в гостиную, вспомнил, что нужно выключить свет в прихожей. Отныне и навсегда свет у него будет гореть только в гостиной.

Музыка. Музыка! Что и говорить, с музыкой будет повеселее. Он часто напевал одну песню Вилли Нельсона, просто чтобы позлить ее: «Женщина с добрым сердцем»; она заводилась еще почище, чем от этого малого, от Джорджа Джонса.

Люди вообще жуть как легко заводятся. Сэмми это часто замечал. Тот же Тэм, он не намного моложе Сэмми; моложе, но не намного. И посмотри на него. Даже не понял, что его нарочно завели. Фараоны; они больше ничего и не стали делать, просто завели его, и все. А Тэм ничего этого не усек. Сэмми-то понимает, в чем тут проблема, он человек тертый. Ровно так они и берут тебя врасплох. Так что не важно, сколько тебе лет, друг, не важно, понимаешь меня, если тебя застают врасплох.

Потому-то Сэмми и собирается отвалить, проложить курс и смыться отсюда, все, нет его, ушел, исчез, на хер, растворился, стал пятнышком на горизонте, и даже не пятнышком, а долбаной…

Пузырьком, был пузырек да лопнул.

Семья, вот в чем горе-то. На ней они Тэма и схомутали. Охеренно очевидно. И с Элен то же самое, с тем, как они ее используют. Они, на хер, за все хватаются, друг, без колебаний. Лишь бы заставить тебя дрожать; дрожать и трястись, дрожать и трястись, в жопу. А тебе надо просто подумать, подумать, на хер, как из всего этого выбраться. Беда только в том, что большинство мудаков думать не умеет. В том числе и Сэмми, если честно, если уж начистоту. Ладно. Он врубает музыку, погромче, погромче. Старуха-соседка все едино глухая, а сосед наверху…

Мать-перемать. Трень-брень. Старушка бандана на голове. В них они и выступают, в банданах. Практичная вообще-то штука. Не только для концерта. Сэмми носил ее на работе, не дает поту заливать глаза и уши; когда-то была у него одна работенка – господи, много лет назад, но он хорошо ее помнит: на Хай-гейт-хилл, там, где живут люди с деньгами, совсем рядом с большим парком; они там в одном частном доме работали, ремонтировали его; в самый разгар лета, и у тебя еще вертелись в голове всякие фантазии насчет богатой молодой жены и рабочего, вообще-то ни хрена она была не молодая, но, правда, фигуристая, друг, что да, то да. Ну ладно. Хотя смешно вышло. У них отбойный молоток накрылся, а надо было уж десять минут как покончить с одной работенкой, ну и мастер, кретин этакий, распорядился, чтобы Сэмми и еще один там взялись за кувалду за кувалду и зубило. И прислал десятника, чтобы тот им показал, как это делается. Здоровенный такой каменюга посреди сада, с места не сдвинешь, так что надо его расколоть. Это все было после того, как он разошелся с женой, значит, годков ему было двадцать пять, двадцать шесть. Ну вот, значит, явился десятник, показывать. Смущенный такой, мудила, и неудивительно. Сэмми ему и говорит: Ты шутишь, на хер? Нет, не шутит. Смущается сильно, но ни хрена не шутит. Работа на двоих, Сэмми и еще один малый, один с кувалдой, другой с зубилом. Десятник хотел, чтобы они сами решили, кто за что возьмется, да хрен ему, с Сэмми и с тем, другим, этот номер у него не прошел, так что пришлось ему самому, самому пришлось выбирать. Кого же мне выбрать, кого же мне выбрать! Что касалось Сэмми, то ему было по херу, кого этот мудак выберет, потому как он уже решил, что делать этого не станет, ну его на хрен, друг, Сэмми просто ждал подходящего момента, чтобы сказать об этом. Да только ждал он слишком долго, потому что десятник успел проделать поганый трюк. Подходит он, значит, к тому малому и ощупывает его запястья, потом к Сэмми, то же самое, жмет большим пальцем на вены, на сухожилия, на косточки, жмет и растирает. Этак по-научному. Потом отступает на шаг, лицо такое серьезное, и говорит Сэмми, что это он будет махать кувалдой, а другой малый зубило держать. Такой у него был долбаный козырь в рукаве, ну и все, считай, он тебя сделал. Другому-то парню выбора не оставалось, приходилось браться за дело. Исусе-христе. Стоит, рожа вся красная. Ублюдок несчастный. Теперь черед был за Сэмми, его черед говорить. А он почему-то не мог. Стоял и чего-то ждал. Кабы ему зубило досталось, тогда ни хрена, он бы просто рассмеялся и ушел. Но ему же выпало кувалду держать. Десятник по-быстрому показал ему, что делать, потом тому, другому, и все, и нет его. Да только ты знал, что он за вами откуда-то подглядывает. Либо он, либо мастер. Хотя, может, и нет, может, они, сучары позорные, засели в конторе прораба и ждали, когда до них донесутся визги да вопли.

Так вот, размял он, значит, руки, пару раз замахнулся кувалдой, для практики, раздробил на земле несколько камушков. Ну а потом приступили, парень тот вытянулся во весь рост на земле, в рукавицах и запястья каким-то тряпьем обмотаны. Он не столько за свои долбаные руки боялся, сколько за долбаный котелок – плюс Сэмми же малость косил на один глаз, хотел он парню сказать, чтобы тот каску надел, да решил не волновать его лишнего. Вспомнил ты тут отважного валлийского шахтера, героя своей деревни, у них там шахту завалило, ну и вытащили его, значит, наружу – голова сплющена и ухо, как цветная капуста. Так или этак, на первых порах Сэмми все мазал, а если и попадал, то не туда, потому что малый этот от зубила руки отдергивал, ну а после дело пошло, и неплохо пошло, во всяком случае, по башке он парню ни разу не вмазал! Правда, и на каменюге ни одной вмятины не оставил, это был какой-то гребаный гранит. Такие вот дела.