Грудь четвертого человека - Феликс Рахлин

У меня отобрали родителей, оклеветали их, бросили в лагерь. Теперь их реабилитировали, вернули честное имя, восстановили в партии. Но я и тогда знал, что они ни в чем не виноваты, так что же должен был раскрывать, в чем признаваться?! Вы потеряли представление о времени и сами не понимаете, что происходит. Вижу, что напрасно пришел сюда

– вы просто надо мной издеваетесь.

В течение всей моей тирады эта злобная дура не произнесла ни слова – по-моему, она просто обомлела. Молчал и ее посетитель. Я встал и вышел. Меня не задерживали, и мой визит не имел никаких последствий: ни положительных. ни отрицательных. Мама потом вспомнила: эта Гринчук исключала ее из партии в 1937 году. Она еще тогда была "партследователем"…

В августе 1991 года завершилась деятельность КПСС. Харьковский обком партии был закрыт и опечатан. Мне доставляет глубокое удовлетворение то обстоятельство, что это необходимое и назревшее действие произвел своими руками мой родной племянник – сывн моей сестры, в то время депутат харьковского городского совета.

Через несколько лет он же, возглавив харьковскую правозащитную группу, приобрел для ее офиса квартиру на первом этаже одного из зданий в центре города. Прежде эта квартира принадлежала полковнику харьковского облуправления КГБ, некоему Рыбальченко. В 1950 году он был одним из следователей по "делу" наших с сестрой родителей.

Именно он подготовил документы на рассмотрение особого совещания при министре госбезопасности СССР, которое и вынесло папе и маме заочный приговор: по 10 лет лагерей особо строгого режима.

Скажите теперь, что на свете нет справедливости!

…Но вот, наконец, мне повезло. Моя подруга юности, а потом и всей жизни, ныне друг нашей семьи Нина Меламед рассказала, что на заводе имени Малышева освободилась должность редактора заводского радиовещания. Школьный мой друг Толя Новик уже работал там после окончания института и даже был членом заводского комитета комсомола.

Он переговорил с секретарем комитета, тот – с заместителем секретаря парткома Еленой Ивановной Юшкевич. И вот я в ее кабинете. Елена

Ивановна рассматривает заполненную мною анкету. Мой минус – полное отсутствие стажа журналистской работы и журналистского же специального образования. Беспомощно бормочу. что в армии участвовал в выпуске полковой радиогазеты… один раз! Елена Ивановна в раздумье снова и снова листает заполненный мною "личный листок по учету кадров", останавливая взгляд на тощем послужном списке, состоящем из трех строчек… и вдруг, уподобившись Архимеду, щелкает себя пальцами по лбу: дескать, "эврика!", – ее озарила идея:

– Вы работали старшим пионервожатым школы! – говорит она (это была первая из трех строк моего послужного списка). – А старшим вожатым заводского пионерского лагеря поедете?

Что за вопрос! Я готов был поехать хоть на край света, лишь бы определиться хотя бы на какую-нибудь работу! По Лермонтову: пусть хоть к черту, лишь бы к месту! Даже если платят только 740 рублей в месяц (после реформы 1961 года это будет 74 рубля…)

Вот так решился вопрос моей профессиональной ориентации. Так я попал на стезю журналистики. Совсем-совсем случайно…

С 23 апреля 1957 года приступил к работе. Перед этим редактором заводского радио была выпускница университетского отделения журналистики Рая Рубежанская. Но с 1 января, в связи с огромным расширением заводской многотиражной газеты и увеличением штатов редакции, она перевелась на должность литсотрудника многотиражки, и заводское радио почти четыре месяца молчало. Производство от этого не остановилось, завод продолжал тайно выпускать много танков и открыто – мало тепловозов, но, быстро включившись в курс дел, я обнаружил умение поставлять нужную не только радио, но и газете информацию, что очень устроило редактора газеты – человека, к журналистике имевшего весьма косвенное отношение, но на заводе очень авторитетного. Когда я ему рассказал о своей договоренности с

Юшкевич и о том. что мне предстоит начиная с половины мая быть откомандированным на семинар пионервожатых, а потом все лето работать в пионерском лагере, он пошел к Елене Ивановне и устроил ей скандал. В результате быстро нашли на пост вожатого другого, как у нас говорили, "заводчанина", а меня оставили в покое… Редактором заводского радио я проработал 15 лет. А в журналистике остаюсь и теперь.

Послесловие к послесловию

Армия не оставила меня своим вниманием: через три года, в 1960-м, тот же Кагановичский райвоенкомат, который призвал в солдаты и отправил на Дальний Восток (но теперь, после "разоблачения"

Кагановича как "члена антипартийной группы", переименованный в

Киевский), прислал мне повестку. Явившись в военкомат, встретил там майора Охапкина – он по-прежнему занимался призывниками-срочниками, но я теперь подлежал не его ведению, а числился по третьей – офицерской – части этого учреждения.

И вот я отправился на двухмесячные сборы офицеров запаса в

Днепропетровск. Наша харьковская группа младших и просто лейтенантов-связистов прибыла в этот город ночью, вместе с сопровождавшим нас офицером военкомата мы явились в военный городок отдельного полка связи 6-й, если правильно помню, танковой армии когда там все в полку спали. Но на территории городка в большом четырех- или пятиэтажном доме помещалась гарнизонная гостиница.

Сопровождающий, заручившись нашим согласием оплатить места в ней, определил нас на постой, а сам убыл в Харьков, мы же улеглись спать.

"Мы" – это группа харьковчан, из которых один, Сергей Шагов, горластый детина с круглым, гладким лицом, оказался бывшим офицером, разжалованным на одну звездочку и вычищенным из армии за пьянство; другой, Виктор Жогов, наоборот, выслужился в младшие лейтенанты из старшин, но попал несколько лет назад под сокращение – впрочем, тоже дружил с бутылочкой; третий, Саша Решетняк, и четвертый, Толя

Крютченко, в свое время получили свои звездочки младших лейтенантов, как и я, в итоге срочной службы… Я назвал сейчас четверых харьковчан, которые вместе со мною составили через день или два население одной из палаток лагерного сбора. Но из нашего города были и другие люди – например, участник Отечественной войны Николай

Симкин… Каждый из них теперь был оторван для прохождения сборов от какой-то работы: Решетняк – из проектного института, Крютченко – с телецентра, Жогов был рабочим на одном заводе, Симкин – мастером на другом…

Утром нас разбудил крепчайший матюк, которым Сергей Шагов, проснувшийся первым, выразил свой восторг по поводу великолепного вида, открывавшегося взору из окна гостиницы: вдали под нами виднелась широкая гладь Днепра… Зато когда мы, выйдя в коридор, выглянули в окно, выходившее на противоположную сторону,. то увидели, что под гостиничным зданием, прямо перед его фасадом, солдаты ставят палатки – рядами, как принято в военных лагерях, а поодаль уже построены в несколько шеренг какие-то люди в штатском, которые, как мы правильно догадались, тоже прибыли на сбор. Перед строем расхаживал бравый подполковник – нетрудно было понять, что он дает новоприбывшим "накачку". Между тем, по гостинице ходило много людей, и большинство – в цивильной одежде. Откуда подполковнику знать, кто мы такие? Ведь не все обитатели гостиницы вызваны для прохождения службы! И мы дружно приняли решение: наскоро умывшись – улизнуть, пока суд да дело, из военного городка, побродить по городу, нам вовсе незнакомому, но такому красивому и манящему.

Дружной гурьбой спустились мы по лестнице, выскользнули из гостиницы и независимой деловой походкой направились к выходу из гостиницы – полковому КПП. Миновав проходную, оказались на улице, спустились с горы и сели в троллейбус, идущий к парку культуры и отдыха.

А там, очутившись на Комсомольском острове – одном из лучших пляжей Днепропетровска, позабыли до вечера, для чего, собственно, приехали в этот город. На другой день успешно повторили операцию исчезновения. Правда, теперь подполковник, человек, как видно, тертый, попытался нас остановить, покричав нам вслед: "Товарищи, товарищи…", но мы сделали вид, что к нам это не относится, и снова улизнули по тому же "комсомольскому" пляжному адресу. И только на третий день "сдались властям".

Обмундировали, как и обычно, в бане, однако штатскую одежду отбирать не спешили. Хотя вскоре было приказано сдать ее на хранение полковому каптенармусу, но мы, пятеро харьковчан (конечно, не мы одни), припрятали в палатке, о чем после нисколько не жалели.

Последующие два месяца вспоминаются мне как некий своеобразный курорт. Нас одели после бани во все новое, но – солдатское, однако погоны выдали офицерские, полевые (защитного цвета), а на пилотку, вместо звездочки, – офицерскую кокарду. Для местных граждан вдруг появившиеся в городе непривычного вида военные составили некую загадку: откуда-де эти странные войска? Некоторые предположили почему-то, что из Болгарии…