Грудь четвертого человека - Феликс Рахлин

– Подождите-подождите-подождите! Молодой человек! Разве вас не учили, что, входя в помещение, надо снимать головной убор?

Я опешил и растерялся. Действительно, учили. И до армии я никогда бы так себя не повел. Но теперь сказалась армейская привычка: ведь там положено было, представляясь, отдавать честь, а по давней русской пословице, "К пустой голове не прикладывают!", то есть без головного убора, с головой обнаженной, честь не отдашь. Конечно, промах, но – разве уж столь непростительный, чтобы из-за него немедленно отбраковать неловкого претендента? Однако суровый доцент продолжал резонерствовать:

– …И запомните, юноша: когда вы входите в кабинет к человеку незнакомому, да еще если он явно старше вас, – никогда не протягивайте руку первым – подождите, пока вам предложат обменяться рукопожатием. А не предложат – значит, и не надо…

Я смущенно молчал. Конечно, он был прав. Но и теперь полагаю, что главное было не в этом. Римма Яковлевна была ему то ли соседкой, то ли учительницей его сына, дочери или внука. Отказать ей он не хотел, вот и согласился на разговор со мною. Но, увидав мою физиономию, сразу же решил отказать. Сделать это было для него проще простого:

– Скажите. вы когда-нибудь работали в печати?

Нет, я не работал… Тут он оживился и засыпал меня кучей вопросов: известно ли мне, что такое верстка? Как составить макет газеты? Как рассчитать размеры статьи, выбрать нужный шрифт? Кто такой метранпаж? Имел ли я дело с полиграфической линейкой? Знаю ли корректорские знаки?

Нет, ничего этого я не знал – и, разумеется, ушел, блестя потертыми штанами. Так бесславно завершилась моя первая и весьма случайная попытка стать журналистом. Месяца через два с половиной я

(снова сработал случай!) все-таки стал им, и притом – на всю жизнь.

Где бы потом ни работал – всюду были мною довольны. Освоил, и довольно споро, и верстку, и правку, и расчет газетной площади, и макетирование номера. Думаю, что уже через пару лет свободно мог бы заткнуть господина доцента (все же совершенно случайного человека на редакторском поприще – просто обладателя партбилета) за свой солдатский пояс. Да ведь и партбилетом потом обзавелся…

Но в тот раз я получил поворот на 180 градусов от ворот журналистики.

В те времена еще не наступил тот психологический сдвиг, который даст возможность где-то на рубеже 70-х – 80-х годов не только свежеиспеченным, но и опытным, квалифицированным специалистам, порой даже кандидатам наук, бросить свои науки, свои насиженные, но теряющие реальную цену места в институтах и лабораториях и заняться гораздо лучше оплачиваемой ручной работой: укладкой и циклевкой паркета, строительством коровников, даже установкой ограждений вокруг предприятий, школ, могил… И мне, с большим трудом получившему высшее образование, и в голову не приходило им пренебречь. Вот и искал работу только там, где без диплома на должность не зачисляли.

Не буду вспоминать каждое мое несостоявшееся поприще – скажу лишь, что долго и безрезультатно толокся в "Дорпрофсоже" – областном профсоюзе железнодорожников; наконец, там мне сказали,. что в станционном клубе вокзала Харьков-Балашовский нужен заведующий клубом на более чем скромную зарплату. Но мне уж было не до жиру – после трех месяцев со дня демобилизации (для меня этот срок официально истекал 7 апреля 1957 г.) я терял предоставленную демобилизованным льготу на непрерывный трудовой стаж, а с нею и ряд преимуществ – например, стопроцентную оплату пропущенных дней на случай болезни… Маленький клуб находился в одноэтажном домике под виадуком на улице Плехановской возле завода имени Малышева, – в глуховатом, плохо освещенном по вечерам, чреватом происшествиями районе. Но я был готов на все. Однако оказалось, что должность заведующего клубом – в номенклатуре райкома партии, а там мне отказали: заведующий клубом, было мне объяснено, должен быть членом партии, а я всего лишь комсомолец… Правда, инструктор райкома партии сообщила мне, что в одно из общежитий завода имени Малышева требуется "политвоспитатель". Эта должность – в штате жилищно-коммунального отдела этого завода – одного из самых больших в городе и, должно быть, в стране. Я отправился в заводской поселок, где находилось руководство ЖКО. Но и здесь, едва взглянув на меня, от моих услуг отказались под каким-то незначительным предлогом.

В отчаянии я обратился в юридическую консультацию: какими правами я могу воспользоваться как демобилизованный воин? Несколько утрируя ситуацию, воспроизвожу список дежурных адвокатов, которых я застал в этой конторе: Абрамсон, Цифринович, Марголин и Петренко. Первые три были в тот момент заняты другими клиентами, без дела пребывал один

Петренко. К нему я и пришел со своим вопросом: "Какие у меня льготы при трудоустройстве?"

– НИКАКИХ, ответил адвокат – и засмеялся от удовольствия.

Но и моя жена не могла устроиться на работу… Что делать?!

Посоветовавшись с родителями, я написал письмо первому секретарю

Харьковского обкома партии товарищу Подгорному. Пожаловался на свое бедственное положение, невозможность уехать от больных родителей, пострадавших от "культа"…И вот, по приглашению из обкома. явился к председателю областной партийной комиссии товарищу Гринчук (фамилия подлинная) Марии Денисовне (имя и отчество – вымышленные, только для указания на ее женский пол).

В обком вход только по пропускам, которые выписывают в специальном бюро, а на дверях тщательно проверяет милиция. Внутри здания – чистые пустые коридоры. полная тишина, не верится, что в кабинетах сидят живые люди. Через приемную с секретарем-машинисткой попадаю в просторный кабинет, где за столом сидит пожилая, седая женщина, а поодаль. на диване, какой-то мужчина, хранивший молчание на протяжении всей моей беседы с "Марьей Денисовной".

Гринчук спрашивает у меня:

– Почему вы не хотите уехать из Харькова, где для вас нет работы, и получить ее где-нибудь на периферии?

– Мои родители, – отвечаю я терпеливо этой явно опытной партийной чиновнице, – невинно пострадали, на пять-шесть лет были отторгнуты от семьи и брошены в лагеря, их здоровье совершенно расстроено, отец парализован и госпитализирован, им обоим нужна поддержка, я не могу сейчас их оставить, а сестра родила второго ребенка и не в состоянии меня заменить…

– Не знаю, не знаю, – пожимает плечами товарищ Гринчук, – вот у меня тоже есть сын, он не побоялся поехать на периферию – в

Черновцы, и успешно там работает… доцентом в университете…

У меня немедленно завяли уши. Что она говорит?! Неужели не понимает разницу между селом Захлюпанка, Харьковской области, и столицей Буковины? Между должностями сельского учителя – и университетского доцента. Кроме того, его мама в эти пять-шесть лет не хлебала лагерную баланду, не долбила вечную мерзлоту, а пользовалась закрытым обкомовским распределителем и обедала в комфортабельной, чистой, дешевой обкомовской столовой. Не говоря уже о прочих привилегиях партийного функционера… И сейчас не лежит в постели, потеряв способность двигаться, как наш отец, не приобрела в неволе душевное заболевание, как наша мать… Неужели я должен ей сейчас растолковывать эту разницу? Мотнув головой (мол, ну и ну!), я лишь коротко заметил:

– Ну, вы и сравнили… Они же сидели там, за решеткой, а вы, уж извините, здесь, в обкоме. По-моему, есть разница!

Однако чертова баба продолжила свое наступление:

– Вот смотрите, что получается, – принялась она меня стыдить. -

Ваши родители сидели, а вам советская власть дала возможность окончить институт. Но вы теперь все забыли и не хотите отдать ей долг.

Я очень вспыльчив. Люди, не знающие моей натуры, но испытавшие на себе эту тяжелую ее особенность, иногда говорят мне:

– Ну-ну, полегче, небось. на начальство ты не кричишь…

Какая ошибка! В том-то и дело, что, охваченный внезапным гневом, я не разбираю, кто передо мной. Начальство так начальство! Вот и теперь негодование комом подступило к горлу и вырвалось оттуда со взрывом:

– Что вы говорите?! Да если бы я не скрыл в институте, что мои родители сидят, да еще и по 58-й статье, разве же удалось бы мне получить институтский диплом?! Уволили же меня с работы старшего пионервожатого школы, когда я там рассказал все! Так уж в институте помалкивал, а то бы и оттуда выгнали!!!

Боже, как возмутили мои слова эту коммунистическую фашистку!

Старая нахалка аж подпрыгнула в своем кресле:

– Ага! – завизжала она злорадно. – Значит, вы сами признались, что обманули Советскую власть, скрыли от нее, что родители репрессированы1!!

Холодное бешенство охватило меня. Безрассудство не очень присуще моей натуре, но в жизни моей бывали моменты, когда я забывал обо всем и высказывал врагам напрямик.все. что думаю.

– Да вы слышите ли сами себя? И помните ли, что сейчас не 37-й год на дворе, а не 57-й?! – перешел я в естественное наступление. -