Как писать в XXI веке? - Наталья Гарбер

Иосиф Бродский в цитированной выше нобелевской речи добавил к этому еще и о читателях: «Произведения искусства, литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство, где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия — равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию — невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает «точку-точку-запятую с минусом», превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу».

Настоящая поэзия и проза выражают этой «рожицей» вашу душу — и душу ваших настоящих читателей. Настоящий писательский труд не делает вас модным и коммерчески выгодным автором, это удел милой и понятной массам беллетристики. Прочтите цену успеха и популярности Толстого в его дневниках — мы уже говорили о них в первых, главах этой книги. По этому поводу Чехов заметил, что поэзия и проза, желающие быть успешно проданными при жизни автора, «содержат не то, что нужно, а то, что хочется; они не идут дальше толпы и выражают только то, что хотят лучшие из толпы». Читатели читают не то, что вы пишете, а то, что они воспринимают. Посему одна из причин необходимости добиваться совершенства стиля и точности письма — в том, чтобы вас нельзя было неверно понять, переврать или исказить в свою пользу, не отступая от ваших слов.

Проблема коммуникации с читателем в том, что истинная литература выносит вас далеко вперед по отношению к современности, отрывает от читателя, обрекает на одиночество первопроходца в горних высотах. И заставляет думать о том, как донести непонятные строки до живых и дольних людей, среди которых вы живете. Более того, в XXI веке, когда вы пишете на фоне великих, собственная образованность становится частью обязательного инструментария писателя — или вы будете нелепо доказывать уже давно известные теоремы и осваивать давно наскучившие формы. Еще хуже то, что все художественные вершины индивидуальны, определены не только языком, но и генетикой автора. И истинный поэт или писатель действительно больше слышит, чем пишет, пишет, как слышит, — а значит, обречен на данный ему Богом уровень текста.

Как донести эти звуки до читателя? Читать ему их вслух, причем «с душой».

Традиция чтения и пения стихов — давняя. Как вы помните, первые эпосы в истории человечества пелись, а сказки рассказывались, так что мелодика стиха и звучность прозы имели значение от века. В Бурятии, например, эта традиция недавно восстановлена — там проводятся конкурсы исполнителей одической поэзии, написанной современными авторами в соответствии с традициями региона. Исполнение идет под собственное инструментальное сопровождение или без него. Жюри по мере сил оценивает состоятельность текста, богатство языка, оригинальность произведения и выразительность декламирования.

В европейской части России филолог Борис Эйхенбаум в начале прошлого века разделил звучащую поэзию на напевный, декламационный и говорной стих. Каждое поэтическое чтение склоняется к тому или иному из этих типов. С прозой сложнее, но и тут ораторское мастерство с трибуны и мелодекламация (произнесение текста под музыку) на сцене разбирают прозу на эти три типа словесной звукописи. Сила звучания настоящих стихов такова, что Чуковский говорил: «Когда читают стихи, перебивать можно только в одном случае: если загорелся дом! Других причин я не знаю!»

Во второй половине XX века идея публичной декламации проникла в массы — и возник рэп, в котором ритмичный речитатив под музыку любую прозу делает поэзией — с помощью тяжелого бита, обычно отбивающего каждый второй такт. В наше время еще распространен и формат «Spoken word» (от английского — «произносимое слово») — форма литературного чтения, в котором тексты больше говорятся, чем поются. Это могут быть чтения стихов и рассказов, доклады и комментарии, или просто поток сознания. Иногда голос сопровождается музыкой, иногда — нет, но сегодня это полноценное модерновое сценическое искусство, забавно перекликающееся с восстановленной бурятской традицией.

В любом случае в «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь давно уж сказал, что «одно только искусное чтение может установить ясное понятие о произведении поэзии… разумеется, нужно, чтобы самое чтение произведено было таким чтецом, который способен передать всякую неуловимую черту того, что читает. Для этого не нужно быть пламенным юношей, который готов сгоряча и не переводя духа прочесть в один вечер и трагедию, и комедию, и оду, и все что ни попало. Прочесть как следует произведенье лирическое — вовсе не безделица, для этого нужно долго его изучать. Нужно разделить искренно с поэтом высокое ощущение, наполнявшее его душу; нужно душой и сердцем почувствовать всякое слово его — и тогда уже выступать на публичное его чтение. Чтение это будет вовсе не крикливое, не в жару и горячке. Напротив, оно может быть даже очень спокойное, но в голосе чтеца послышится неведомая сила, свидетель истинно-растроганного внутреннего состояния. Сила эта сообщится всем и произведет чудо: потрясутся и те, которые не потрясались никогда от звуков поэзии».

Обертонная звукопись текста

Логос был звуком. Первым звуком. Глубочайшим звуком. Можно назвать его мировой тоникой… Суть в том, что когда еще не было языка, не могло быть никаких слов и имен в обычном понимании… Поупражнявшись, вы сможете производить слышимое эхо этого звука, так как каждая октава повторяет на другом уровне любую другую октаву.

Потрясение чтением стихов, о котором говорит Гоголь, связано с тем, что в звучании поэзии обнаруживается ее мощь. При художественном чтении до слушателя доходит та самая запредельность слышимого и ощущаемого автором — по отношению к тому, что кажется ему посильным в обычное время, когда его не объемлет вдохновение. Настоящее искусство «выносит» автора за пределы его возможностей, ибо слышимые им «обертоны мира» ни в материальную, ни в литературную реальность обычно не вписываются.

Это касается не только великих. Я покажу сейчас на самой себе, как это происходит. Прежде чем привести пример, уточню понятие «обертона». Оно общеизвестно, и выше я пользовалась им. Но сейчас намерена показать вам текст, где это понятие работает на полную мощность, поэтому уточню: обертоны (от немецкого Oberton — «верхний тон») — это призвуки, входящие в спектр музыкального звука.

Обычно они выше основного тона, хотя бывают и ундертоны, которые ниже его. Обертоны возникают от того, что колебание любого музыкального предмета, будь то струна, голосовые связки или барабан, имеет сложную структуру, и частоты обертонов — это отражения колебания частей предмета. Как и литературные произведения, обертоны бывают гармоническими, которые кратны частоте основного тона, и негармоническими, которые некратны. Последние для нашего уха звучат настолько дурно, что «обертоном» в обиходе называется именно гармонический вариант.

Так, рифмой или поэзией называется то, что не режет и утомляет, а ласкает ухо, как бы ни были страшны и мучительны доносимые этой музыкой смыслы. Так, обертонная в звуковом и смысловом плане, многозначная и многозвучная рифма называется «богатой».

К чему я все это? К тому, что писательский, а тем более поэтический дар выносит вас за пределы видимого и очевидного в неизбежный горний контекст, лишающий вас возможности «нормальной» жизни. И звукопись текста проявляет это с предельной очевидностью. Вот летом 2012 года, после занятия обертонным пением, я попала под реальный ливень и пережидала его на чужом крыльце. Ситуация бытовая, «нормальный» человек через час о ней не вспомнит. А теперь смотрите, куда меня вынесло этим ливнем:

Я слышу — поют обертоны о ливнях,Четко по крышам стучат обертоны,Их водопад распадается дивно,Обер-тонируя звучные стоны.

Косильщик косит газон обертонно,Машина подъехала с обертональным дитя.Вышел водитель, дверцей сонноСтукнул, с ливневыми обертонами шутя.

А дождь идет, отбивает по крышеТакты глухих обертонных низов.Сосны в ответ поднимаются вышеК шелесту ангельских голосов.

Плачут, роняя кипучие слезы,Ливнями обертонов залив.Их окаймляют аккордами грозы,Шумно сливаясь в Балтийский залив.

Где-то далеко, где буйные волныСлитными гонгами бездны гудят, —В тайных вибрациях древнего стонаПесни о Божьем движеньи сквозь ад.

Написано за минуты, поправлено в течение дня. День работы? Сара Бернар, на вопрос о том, сколько она готовилась к какой-то роли, ответила: «Полчаса и всю жизнь». Это и есть фрактал — в каждую минуту вы живете так, чтобы когда следующий «завиток» космического фрактала коснется вас силой вдохновения, вы были готовы, способны и деятельны. В итоге, ваш труд писателя, поэта или прозаика — быть незасоренным завистью, ревностью, жадностью и унынием «чистым каналом», чтобы хорошо принимать и передавать на лист «слышимое» внутренним слухом. Хорошо разглядывать невидимое и слушать неслышимое, отслеживая фрактальные тренды в улавливаемых обрывках, ибо тенденции дают представление о том, что происходит внутри, по сути. Еще ваша работа — записывать как можно точнее, ярче, честнее и беспристрастнее.