Предчувствие смуты - Борис Михайлович Яроцкий

Восточной Африки красавицей считается крупная по габаритам и внушительная по весу женщина не старше сорока лет. Валентина Леонидовна уже не могла претендовать на победу. Но в курортных городах ее замечали, на нее заглядывались крупные чиновники, главным образом муниципальных образований: она отдыхала и лечилась в санаториях по путевкам, которые ей доставал Алексей Романович.

При виде матери Юлю бросило в краску: вдруг она услышала ругань будущего зятя? Скажет: «Фу, какой некультурный! А еще предприниматель, однажды побывавший в Давосе». Хотя в Давосе, как ей признавалась одна землячка из Луганска, тусуется в большинстве своем денежное быдло.

Знакомя старшую дочь с предпринимателем Блакитным, Алексей Романович наставлял: «Ты, Юлька, держись Семена Онуфриевича, как вошь кожуха. Этот грек с деньгами. А то, что от него несет бескультурьем, делай вид, что не замечаешь. У нас даже первые лица государства матерятся, аж ангелы стонут».

…Будущий зять долго кричал в мобильник, отдавал какие-то команды, требуя своевременно доставить порожняк, иначе оторвет кому-то «горячее место».

Эти слова все же услышала Валентина Леонидовна, невольно подумала: «А зятек-то с характером».

Юля толкнула жениха в бок, кивком головы показала на крыльцо. Семен Онуфриевич поднял голову, смущенно улыбнулся, обнажив белую керамику зубов. Тяжелой походкой направился к будущей теще, вручил ей цветы и коробку шоколадных конфет.

— Онуфриевич, ты надолго к нам? — ласково спросила будущая теща.

— Сегодня же обратно. Юлю забираю. Загостилась дивча. А ей надо кусать науку.

— Пусть хоть Илюшку дождется.

У Семена Онуфриевича от удивления округлились глаза.

— Они что — еще не вернулись?

— Молчат.

— А кто ж тогда вернулся?

— Клим, — подсказала Юля.

— Так он же еще на той неделе…

Семен Онуфриевич знал, что говорил. В августе он ездил в образцово-показательную колонию, встречался с ее начальником, вручил ему безобидный презент — чайный гарнитур. Начальник, пожилой бритоголовый полковник с усами под Тараса Бульбу, заверил уважаемого гостя, что документы на досрочное освобождение Пунтуса Клима Алексеевича готовятся в пожарном порядке.

То, что до сих пор Илья и Микола не вернулись, насторожило Блакитного. Ведь это на его уазике везли гроб из Подмосковья в Чечню, а из Чечни тело журналиста должны были доставить во Львов. И вот загадка — от хлопцев никаких известий.

— А ваш львовский гость — заезжал?

— Вы имеете в виду Зенона Мартыновича?

— Был.

— Как долго?

— Мельком.

Валентине Леонидовне при Юле не хотелось признаться, что Гуменюк в Сиротино приезжал две недели назад. Приехал, когда уже Оля после дискотеки видела первый сон, а Юрко, прослушав на украинской мове новости из Лондона, не сняв наушники, храпел, что до утра его уже не разбудить.

Зенон Мартынович шепнул хозяйке: «Нежелательно, чтоб меня засекли на этой “Волге”. Машина из таксопарка».

«Волгу» с российскими номерами, забрызганную свежей грязью, затолкали в пустующий гараж. Хозяйка принялась готовить гостю ужин, включила газовую плиту, из холодильника достала сало и яйца. Но гость, уставший с дороги, жестом руки остановил ее. Сам сделал себе увесистый бутерброд (на кусок хлеба такой же кусок сала), жадно проглотил, запил грушевым компотом.

— А теперь — на боковую! — тихо сказал сам себе и еще тише — хозяйке: — Алексея Романовича долго не будет?

Валентина Леонидовна шепотом:

— А куда ему спешить? Камни выходят медленно. Когда-то и я это удовольствие испытала. Вода у нас такая.

Спросил о сыне:

— Уже спит?

— Утром объявится. Гуляка не дай бог…

По изможденному лицу запоздалого гостя было видно, что тот провел за рулем больше суток — колесил по разбитым российским проселкам, посещал хутора, где селились нужные Шпехте люди.

До войны здесь жили немцы-колонисты. У них были большие земельные угодья. Несмотря на частые суховеи, колонисты выращивали первосортную пшеницу и ячмень. Пшеницу продавали как посевной материал, из ячменя варили превосходное пиво, сеяли гречиху, на которую всегда был повышенный спрос. В травянистых поймах степных речек по лугам бродили «немки» — быки и коровы бурого цвета. По глинистым буграм ходили пестрые гурты романовских овец. Когда-то радовали глаз табуны лошадей, но две последние войны да послевоенные голодные годы убавили поголовье настолько, что, когда началась коллективизация, в ряде колхозов нечем было обрабатывать пашню.

В годы немецкого нашествия колонистов переселили на Алтай. После войны мало кто вернулся на приволжские черноземы. Те, кто здесь поселился, были уже другие люди. Они принесли с собой даже свою религию. По хуторам и селам, кроме православных, поселились вперемешку католики и протестанты. На приволжских и южнорусских черноземах нашли место под солнцем и приверженцы иудейской религии. Но большинство — атеисты: постов не соблюдали — в равной мере торжественно отмечали Пасху и Первое мая. Народ требовал сделать главным праздником День Победы. Местное начальство возражало: а когда работать? Дело в том, что местное начальство — это в большинстве своем замаскированные предприниматели, а предпринимателю нужна прибыль, а не духовная сплоченность народа.

Львовский адвокат Варнава Генрихович Шпехта получил задание — возродить католические приходы на приволжских черноземах. На рекогносцировку (так и сказал на военном лексиконе) послал своего проверенного в деле помощника — Зенона Мартыновича Гуменюка.

Было у него задание и в Сиротине — убедить Алексея Романовича Пунтуса не выбрасывать свой партийный билет, наоборот, восстановить свое членство в партии. На Украине оплаченный Америкой президент оказался плохим политиком, настроил против себя людей, а это был верный признак того, что коммунисты могут вернуться к власти, и тогда потребуются свои руководящие кадры на местах с партийными билетами КПСС.

Нельзя историю забывать. Кому после Октябрьской революции было наибольшее доверие? Большевикам с дореволюционным стажем…

Вот это и предстояло втолковать товарищу Пунтусу, поспешившему сдать свой партийный билет бывшему секретарю райкома Семенистому. Тот вызверился на Пунтуса, ядовито произнес:

«Да тебя же, подлюку, партия кохала. Чем она тебе не угодила? И советская власть не обижала».

Но это было не так. Не совсем так. Каждому, кто интересовался: как ты партию побоку? Загадочно отвечал: «Надоело взносы платить». Семенистый, отматерившись, вернул ему партбилет и уетную карточку: «Сохрани. Пригодится. Жизнь, как зебра, — в полоску. Понял?» Он ничего не понял, но Семенистому верил: не все же хлюпики с партбилетами. Семенистый — умный тактик. Он даже радовался, что демократы у власти: порулят — в кювете окажутся. Демократы из кювета страну не вытащат. Нужно будет шевелить мозгами…

Валентина Леонидовна постелила гостю на диване, сама ушла в угловую спальню, задернула за собой зеленую с райскими птицами штору. Она еще не надела ночную рубаху, как штора колыхнулась — перед ней стоял гость в красных спортивных трусиках. Он обнял ее,