Предчувствие смуты - Борис Михайлович Яроцкий

— опасно. А вот как в дороге замораживать — медики проинструктируют.

На том и решили: Микола — специалист по холодильным установкам, вот он в дороге и будет у трупа журналиста поддерживать минусовую температуру.

— Захочет ли Микола ехать в Чечню? — высказал сомнение Гуменюк.

— Захочет, — заверил Шпехта. — Он же любит Соломию! А любовь способна толкнуть человека на любую глупость. Этой легенды мы и будем придерживаться. А что касается Пунтуса, ты уже встречался с папским прелатом, нунцием. У него есть интерес к целинным землям южных областей России. Пунтус согласится держать в своем селе передаточный пункт пересылки в Россию религиозной литературы. Но сначала вам предстоит убедиться, что местные жители за вознаграждение, разумеется, согласятся познакомиться с католическими ценностями.

За неделю пребывания на Слобожанщине Гуменюк встретился с нужными людьми. Ему даже не верилось, что многое из намеченного получается так легко и просто.

Люди по обе стороны границы еще не понимали, что их разделяют не на день и не два, а на годы, а может, и на десятилетия, и линия раздела уже проходит, как в центре Европы — у немцев и поляков, испанцев и французов. Нужно было пережить не одну войну, положить в могилу не одну тысячу солдат, что, например, немцы и поляки еще долго, если не на века, будут питать вражду друг к другу. Даже совсем недавно, когда эти два народа строили социализм, и тогда государственная граница представляла собой проволочное заграждение, где каждый метр оснащен современной электроникой, под неусыпным наблюдением пограничных нарядов.

Мирные жители пограничной зоны — те же пограничники. Каждый незнакомый человек — на подозрении.

Здесь, на Слобожанщине, Гуменюк убедился, что украинцы и россияне — по существу пока еще один, неразделенный народ. Потребуется время, особенно усилия дальнего зарубежья, чтобы люди по обе стороны границы почувствовали, что они — разные народы. Вот тогда и рухнет многовековая русская цивилизация.

Шпехту он обрадует своими наблюдениями. И прелату будет что доложить. Пусть только не скупится на вознаграждение.

В бодром настроении Зенон Мартынович направлялся в районную больницу. Утро было тихое, солнечное.

На Восточной Украине солнце встает раньше, чем во Львове. Вся Украина жила по львовскому времени — на час позже Москвы. И Новый год встречала своеобразно. Один украинский президент даже книгу выпустил под названием «Украина — не Россия», призвал «громадян ни в чем не подражать россиянам». И там, где его могли слушать, неустанно твердил: «У нас даже время должно быть свое».

Зенон Мартынович ехал рейсовым ПАЗиком, рассчитанным на восемнадцать посадочных мест и вмещавшим пятьдесят человек, не считая детей дошкольного возраста.

Стоять пришлось на одной ноге. Весь проход был забит мешками, сумками, ведрами, ящиками. Пахло огурцами, яблоками, укропом.

Зенон Мартынович стоял на правой ноге, левой уперся в чей-то мешок с картошкой, обеими руками держался за спинку расшатанного кресла. На двух креслах поместились четыре подростка, судя по одежде, учащиеся ПТУ. Они с восторгом обсуждали новшество, введенное местной властью.

— Было ПТУ, теперь мы — лицей! — с гордостью подавал голос чернявый, подстриженный «петушком».

Сосед, широколицый, с монгольским разрезом глаз, то ли утверждал, то ли спрашивал:

— А кого лицеи выпускали раньше?

— Ну не электросварщиков же, вот как тебя.

— Пушкина выпустили! — воскликнул, судя по цвету кожи и кудрявой шевелюре, не очень далекий потомок русского поэта.

— А сколько нам нужно Пушкиных?

— Это кому это «нам»?

— Ну, Украине.

— Обойдемся и двумя-тремя гениями, — отозвался самый маленький, светловолосый, с воспаленными глазами. — А то памятники негде будет ставить. Земля теперь денег стоит, — сказал и закашлялся.

«Больной, а травкой балуется?» — предположил Зенон Мартынович.

Потомок русского поэта оттопырил большие коричневые губы, весело засмеялся:

— У нас на Украине и так гениев, как собак нерезаных. Их только надо видеть.

— Тоже мне — скаут.

— Теперь в каждом райцентре гимны сочиняют.

— И у нас?

— А мы что — не рыжие?..

Четвертый подросток, накрыв лицо форменной фуражкой, спал. «Наверное, тоже не чистой крови, — недобро подумал о ребятах Зенон Мартынович. — У схидняков почти ничего украинского». Здесь, на Слобожанщине, он услышал песню «про хлопця, який из Африки привиз шоколадную дивчину», а заодно — бабушке показать ее африканских внучат. И вот, как поется в этой песне, «бигають по хати чорни та губати…»

Зенон Мартынович брезгливо шевельнул коротко постриженными усами, отвернулся от ребят. Для него это уже не украинцы. Ему вспомнился разговор с Варнавой Генриховичем. Речь зашла о будущем украинской нации. «Украину как географическое понятие из словарей не выкинуть, — вальяжно рассуждал адвокат. — Но как долго будет жить украинская нация?» Он открыто издевался над поэтом, написавшим «Ще не вмерла Украина». На его запавших до синевы выбритых щеках цвела едкая ухмылка: «Поэт чувствовал зыбкое будущее украинской нации». И он, Зенон Мартынович, горячо возражал: «Наша нация живет уже пятьсот лет. Она будет вечной, как солнце на небе!» И тогда Варнава Генрихович осадил неуча философской мудростью: «Всякое начало имеет свой конец».

11

И тот же адвокат Шпехта, считая себя правоверным украинцем, сеял, как семена чертополоха, великое сомнение: ненька Украина незаметно раскалывается на части, пока на две — восточную и западную. Ее западная часть «ще не вмерла».

«Покорно сидеть и ждать смерти? — с яростью в глазах спросил Гуменюк. — Украина — соборная держава».

В едкой усмешке Шпехта обнажил фарфоровые зубы. Он Гуменюка ценил как специалиста, который знает себе цену: на первом месте у него он сам, на втором — Украина. Поэтому когда он заикнулся о соборной державе, надо было только едко усмехаться. Одно дело — полоскать мозги той же Соломии Кубиевич, она, может, и поверит. Но красоваться перед человеком, соратники которого давно просвечены особым рентгеном… Он знает всех и каждого, кто чем дышит.

«О соборности Украины лучше помолчим, — сказал тогда Шпехта. — Украине удобней быть под чьим-то протекторатом. Лучше всего, если это будет Польша».

Переполненный автобус с трудом выбрался на гору. Далеко в долине автобус остановился. Брюхатый шофер, в полосатой грязной футболке, втиснулся в салон, безжалостно наступая на сумки и мешки, принялся обилечивать пассажиров. Дошла очередь и до Зенона Мартыновича.

— Мне до райцентра.

— Десять гривен. И десять за багаж.

— У меня нет багажа.

— А это что? — показал на портфель, нагруженный чем-то тяжелым, металлическим, ногой не сдвинешь.

— Я без багажа, — повторил Зенон Мартынович.

— Тогда могли бы и в такси, — подсказал шофер. — Видите, столько народа? И что за удовольствие из-за какого-то пятерика давиться? Сегодня ваш Юрик таксует, вот бы и воспользовались халявой…

То,