Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

Начинать решил с самого первого пункта.

Как и предполагал Ермаков, этнограф Борис Петрович отыскался в сторожке магазина, где поселковые старики во главе с Шингораевым пили черно-зеленый чай и вели им одним понятные беседы. Милиционер в теплой компании пришелся некстати, и, хотя из вежливости ему тут же предложили кружечку обжигающего варева, по чистому недоразумению носящего название чая, старики потихоньку стали расползаться по домам. За ними приподнялся было и Борис Петрович, но Ермаков пресек эту попытку, показав на стул, и предложил:

– Поговорим?

– Отчего не поговорить, – согласился этнограф. – Что вас интересует, товарищ? Вопросы финно-угроведения или паспортный режим?

– Вот именно, – не принял легкого тона капитан. – Финноугроведения и этнографии. Нас, криминалистов, в дебри каких только наук не заносит. А сейчас возникла нужда в консультации из вашей сферы. Поможете?

– Не знаю, смогу ли? – засомневался ученый. – Но слушаю вас внимательно.

Ермаков выглянул за дверь, убедился, что Карым ходит возле складов и поблизости от сторожки никого нет, затворил дверь и произнес тоном заговорщика:

– Скажите, доцент, а не приходилось ли вам слышать о Золотой Бабе?

– Ах вот в чем дело. И вы туда же, – расхохотался ученый. – А я-то думаю, какой такой интерес у здешней милиции к моей особе. Значит, беспокоитесь, чтобы мимо вас не уплыла Золотая богиня. Напрасно волноваться изволите, не уплывет. Во-первых, потому, что еще никем не найдена, а во-вторых – потому, что, по моим представлениям, статуя Бабы хотя для язычников и драгоценная, но отнюдь не золотая и ценность может представлять исключительно научную.

– Так вы здесь из-за нее? – раскрыл от удивления рот Сергей Сергеевич.

– Представьте себе, – подтвердил ученый. – Из-за нее, неуловимой, а главным образом из-за Василия Сургутскова из экспедиции, будь он неладен.

Услышав про Ваську Сургутскова, капитан едва не вскочил с лавки:

– Вы назвали Сургутскова. Он что – имеет отношение к Золотой Бабе? И какое?

– Да уверяет, что самое непосредственное, – развел руками этнограф. – История это предлинная, но, если вы никуда не торопитесь и есть желание выслушать, могу и рассказать.

– Будьте любезны, – попросил капитан и приготовил карандаш и блокнот.

– Тогда слушайте. Ваську Сургутскова от родителей рано отняли, и воспитывался он в школе-интернате, только на каникулы возвращаясь к родителям. Сумел до призыва в армию окончить десятилетку и школу киномехаников, и потому в армии ему повезло служить в гарнизонном клубе. Времени не занятого службой у него оказалось предостаточно, служить весь положенный срок желания, очевидно, не было, вот и сочинил он однажды письмо в Институт этнографии Академии наук СССР. В нем он обстоятельно и грамотно изложил легенду о Золотой Бабе и собственную биографию. По его утверждению, происходит он из рода потомственных хантыйских шаманов, служителей священного идола всех северян – Золотой Бабы, знает, где она находится, и готов провести к ней экспедицию Академии наук. И аргумент неотложности придумал: идет интенсивное освоение Севера, в тайге лесники, топографы, геологи. Если наткнутся случайно на идольское капище, растащат, разворуют, и пропадет оно для науки. (Ермаков черкнул в блокноте: «Лесник мог наткнуться на идола».)

В институте немедленно прореагировали: послали запросы в окружной архив с просьбой подтвердить происхождение Сургутскова из рода Сорума и в воинскую часть, где служил Сургутсков. Из архива пришло подтверждение: да, действительно, Сургутсков оказался племянником известного в тридцатые годы на Казыме кулака и шамана Василия Сорума, очень богатого человека и служителя главного остяцкого идола «Великой Казымской богини». После Казымского восстания хантов в тридцатых годах разыскивался органами ОГПУ, но от преследования скрылся, и дальнейшая судьба его неизвестна. А в воинской части Сургутскова вызвали в особый отдел и сняли показания по всем правилам, копию отправили в Институт этнографии. Из протокола следовало, что Сургутсков утверждал наличие в хантыйской тайге большого идола и рассказывал, что его дед-шаман незадолго до своей смерти водил Ваську на тайное капище среди озерных систем и болот, к окруженному зыбуном озеру с гнилой водой и небольшим островком.

Трясина вокруг озерка проходима лишь несколько дней в году, когда во время весеннего паводка болото заливается и по мелководью можно проплыть на обласе. Но и тогда в лабиринте затопленных кустов и плавающих торфяных островов отыскать единственный нужный непросто. Топкие берега не дают высадиться, и лишь в известном только посвященным месте под водой спрятан настил, по которому можно идти вброд и тащить за собой на берег лодку с заранее заготовленными дровами и водой: лес на священном острове рубить нельзя, а болотная вода для питья непригодна. Зимой трясина не замерзает, мокрый снег лишь прикрывает топь. Вода под весом лыжника выступает из-под снега, намерзая на лыжах пудовыми коростами. Лишь в сильные морозы, когда образуется крепкий наст, способный выдержать лыжника, болото можно преодолеть. Тропинка от пристани ведет на небольшую поляну с кострищем и большим медным казаном. Здесь же находится небольшой лабаз с ритуальными принадлежностями: облачением шамана, деревянными и берестяными масками, жертвенными стрелами. А на сучке березы, разукрашенной ленточками, связка деревянных ложек. В тени высокой ели сама Золотая Баба, до пупа вросшая в земляной холм. Еще недавно собирались со всей тайги к ней ханты, чтобы жертвовать своей прародительнице. Оленьи черепа на деревьях напоминают об этом. Богиню обычно ублажали свежей кровью, жертвенное мясо съедали, а череп вешали на дерево. Закончив трапезу и съев все мясо, участники церемонии вновь наполняли казан водой и в кипящую ключом воду бросали жертвоприношения: монеты, кольца, серьги, металлические бляшки, украшения. Затем кипящая вода вместе с украшениями выливалась к подножию идола и засыпалась землей. За многие годы холм у подножия Бабы вырос внушительный и скрыл идола до половины. Можно только догадываться, какие сокровища скрываются в его недрах. Воистину Золотая Баба. Недаром сыскать ее