Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

пятом, когда Красная армия подходила к Вроцлаву, власти издали указ: все жители должны были сдать имеющееся у них на руках золото и драгоценности в банк. Потом немцы набили этими драгоценностями железнодорожный состав, отправили его в горы и спрятали. Поезд ищут много лет и не могут найти. Но он точно где-то есть. Нужно снарядить экспедицию и всё планомерно обследовать. Я писал в Прагу, в Варшаву, в Брюссель. Даже Соросу писал. Может, Путин поможет?

Азартный он человек, этот Одиссей, а впрочем, оно и понятно: золотое руно, аргонавты, Ясон, Тахо-Годи, три грека в Одессу везут контрабанду… Бывают затонувшие корабли, бывают погребенные в горах поезда. Вот его идеалы. А что, если баск тоже из искателей? Что он тут ищет? Может, как раз этот поезд? Или уже нашел и они вдвоем по частям вывозят его содержимое? Правда, кто знает, что перевозит сей мастер в своей бездонной фуре тайными горными тропами? Наркотики? Контрабанду? Оружие? Почему нет? С чего мы взяли, что Европа успокоилась, состарилась и никакие потрясения ей больше не грозят? Чёрта с два! В таких вещах никогда нельзя быть уверенным. И оружия здесь тоже много. Целые склады по всей стране, которые время от времени по непонятным причинам взрываются.

Последний раз что-то мощное рвануло в деревеньке на границе со Словакией. Так рассказал мне Одиссей – и похоже, он знает куда больше, чем говорит. Оружие идет на Украину, в Сирию, в Ливию. Те им беженцев и рабсилу, а эти – в ответ гранатометы. Вот, кстати, и правдоподобная версия: фура, набитая взрывчаткой, автоматами и снайперскими винтовками, и скоро где-нибудь в Каталонии или Шотландии может полыхнуть.

Да, мирная, тихая, красивая земля, но сколько здесь всего военного. Взять те же бетонные бункеры в лесах, которые торчат из земли, как гигантские грибы. Они полуразрушены, но, если приглядеться, можно заметить пулеметные амбразуры и лестницы, ведущие вниз. Не будь у меня клаустрофобии, я бы туда спустился. В детстве похожий бункер был возле нашего дома на Автозаводской улице. Когда мне было пять лет, большие ребята рассказывали, что в нем живет красная перчатка. Она вылезает по ночам и душит сначала бабушек и дедушек, потом пап и мам, а потом детей. Когда мне исполнилось одиннадцать, я сам пугал ею малышей. А теперь она продолжает нас всех душить и кошмарить независимо от возраста, национальности и местоположения. Только в других масштабах.

Когда грек говорит про оружие, глаза у него сверкают, так что будь я полицейской ищейкой, заподозрил бы его первого. Но это, конечно, совпадение. Простое совпадение, говорю я себе. Не надо умножать число сущностей сверх необходимого, баска притягивают горные дороги, ему нравится адреналин, его собственное мастерство, а может быть, он тренируется и готовится к горному ралли или ездит к любовнице цыганке. Да и потом, по логике вещей, если бы он хотел от кого-то скрыться, то проще всего это было бы сделать на автобане, а не здесь, где он у всех на виду. Но что-то все равно не дает мне покоя. Золотой поезд, оружие, бункеры, где можно спрятать все что угодно… Впрочем, не исключаю, что виной всему моя мнительность.

Без четверти девять проезжаю мимо «Зеленой жабы» и заглядываю в окно. Кабак выглядит несколько странно. Ощущение такое, что ночью здесь был банкет. На кухне горы немытой посуды, столы и стулья сдвинуты – кого Одиссейка угощал всю ночь? Праздновали юбилей, свадьбу, отмечали поминки? Или же тут собиралось тайное общество: табориты, чашники, моравские братья? Мало ли какие фантазии могут прийти в мечтательную греческую голову? Мне это что-то напоминает, только не могу сразу вспомнить что.

А вокруг середина мая, полное сумасшествие от пения птиц, свежесть, чистота, утренняя прохлада и теплые, но еще не жаркие дни, ледяная вода в ручьях, прозрачный воздух, покрытые свежей зеленью деревья, звездные ночи – кажется, именно таким должен быть рай. У меня восторг души, слезы умиления, я расчувствовался как дурак, иду и ору. Не потому, что пьяный, а от счастья. Последний раз это было только в Купавне.

На поляне за ручьем множество цветов, и у меня возникает отличная мысль. Раз Анна не выращивает цветы в саду – принесу их из леса. Оглядываюсь по сторонам, рву охапку колокольчиков, ромашек и еще каких-то неведомых мне растений и, когда прихожу домой, разбрасываю цветы по гостиной. Комната выглядит на редкость красиво. Цветы лежат на подоконнике, на столе, на книжных полках и на камине и сумасшедше пахнут. Ну, мир, матушка? Прощаете Ивана-дурака?

Первыми в комнату заходят поповны. Я наблюдаю за ними с лестницы, слышу радостные голоса, они удивлены, поражены, потом одна из них делает венок и надевает себе на голову. Другая следует ее примеру и вертится перед зеркалом. Судья неосторожно высунулся с чердака, смотрит, что будет дальше. Выражение лица у него странное, зачарованное какое-то, а по впалым щекам катятся слезы. Сентиментальный фашист беззвучно плачет и трясет косматой башкой. Кажется, еще немного – и девчонки его засекут. Представляю, сколько будет визгу. Но, к счастью, им сейчас не до него. Они достают мобильные телефоны, фотографируют себя и друг друга, смеются, кружатся по комнате, поют, а потом валятся на диван, хохочут и замирают, юные, счастливые, красивые в уборе весенних цветов.

И вот раздаются шаги, это Анна и ее муж. Мигом взлетаю вверх по лестнице, закрываюсь у себя в комнате в предчувствии радостной встречи, как вдруг снизу раздается страшный женский вопль и следом визгливый поток бранных слов, из которых разбираю одно:

– Курва, курва, курва!

Анна как ненормальная бьет дочерей по щекам, трясет их за плечи и воет, воет, затем целует и снова бьет, лицо у нее покрывается пятнами, она валится на пол, у женщины истерика. Но что это? Аллергия, непереносимость запахов или, может, цветы из Красной книги либо, того хуже, ядовитые, а я не знал?

Отец Иржи распахивает окна, выхватывает у дочек цветы, срывает венок, выкидывает на улицу, а потом принимается яростно топтать и рычать, как зверь. Девчонки ничего не понимают, плачут, дрожат. И я дрожу вместе с ними. И только судья ничему не удивляется. Застыл в окамененном нечувствии, а в моей памяти что-то прорезается, и я понимаю, что ночное застолье у Одиссея рифмуется с уехавшей наутро фурой и неубранными столами в гостинице «У мамы» пани Триньковой в Высоких Татрах.

Туве Янссон

Я долго потерянно бродил по торговым рядам вещевого рынка, меня зазывали продавцы, показывали