Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

Als Pilger geh ich aus und ein.

Mein Nachfahr wird auch Pilger sein.

Хозяин удовлетворенно кивает косматой башкой, и, получив от него пропуск, продолжаю свое путешествие. Конечно, больше всего меня интересует закрытая часть книжного шкафа, но ключа от нее нет. Не уверен, впрочем, что этот ключ вообще существует.

Судья же открывать пока ничего не собирается, и я с азартом рассматриваю двери, перила, узоры, петли, ручки, светильники и постепенно забираюсь на самый верх, куда, похоже, не поднимался ни один из нынешних жильцов. Не верю ни в какую мистику, но мне и впрямь жутковато – что ждет меня за тяжелой дубовой дверью, где обитает призрак хозяина? Дверь тоже, скорее всего, закрыта, но, когда я толкаю ее, она внезапно поддается так мягко, словно ее недавно специально смазали.

Ничего особенного за дверью нет. Просто большой чердак, почти что самостоятельный нежилой этаж с ромбовидными окошками. Страшно пыльный, со следами пребывания летучих мышей. Жужжат мухи. Жуки носятся по пустой комнате и собираются меня атаковать. Где-то должен быть крюк, на котором Фолькер повесился. Или след от крюка. На какой-то из этих балок. Стараюсь об этом не думать и ничего себе не представлять. На меня нападает чих, который я изо всех сил сдерживаю, чтоб не привлекать внимания и никого не разбудить, из глаз текут слезы, я пугаюсь собственной тени, вздрагиваю, но не отступаю.

Да, нашу бывшую дачку с этим дворцом не сравнить, строили на века, когда никто не ограничивал право хозяев врастать в свою землю и тянуться к своему небу, но есть у двух строений – купавинского и судетского – общая черта. Она не сразу бросается мне в глаза, однако, когда я гляжу на косые стены и балки, чьи причудливые соединения похожи на человеческие фигурки и всё вместе это напоминает корабль, мне приходит на ум одна мысль. После того как в Купавне по дачам зашастали солдаты из соседней воинской части, хозяева начали частью вывозить свое добро, а частью укрывать. Тогда бабушка моя по совету соседа Василия Семеновича стала прятать вещи на чердаке за обшивкой. Если не знать, никогда не догадаешься, на какую доску и в каком месте надо нажать, чтобы залезть в тайник с посудой и инструментами.

Вот и здесь, кажется, есть нечто похожее. Внимательно смотрю на обшивку. В доме так тихо, что ощущается только присутствие судьи. Это не дыхание, а что-то другое, вроде колыхания воздуха, колебания света и тени, но оно не должно меня сбить, увести в сторону. Пробую нажать на одну доску, на другую, стучу по ним, однако звук везде одинаково глухой. А чердак большой, и я боюсь не успеть. Скоро вернутся хозяева, и я не уверен, что сумею правильно объяснить свои действия.

За косым окном солнце склоняется к долине и проникает сквозь мутное стекло в пространство чердака, и вдруг кто-то другой – не судья, но девушка, легкая, с рассыпанными по плечам золотистыми волосами, похожая на летучую мышь, вспорхнув быстрой тенью, показывает мне нужное место и так же стремительно исчезает в солнечной пыли, а я вижу спускающуюся сверху неприметную полуистлевшую белесую веревочку, скорее даже тоненький шнурок. Дергаю за него, потом опять чихаю, как Карабас-Барабас, и открываю потаенную дверку. У меня замирает дух, а из тайника высыпается время: фотоаппарат, похожий на Катин «Любитель», зонтики, открытки, значки, детские игрушки, куклы, елочные украшения, деревянные лошадки, карусель, Библия с позолоченным переплетом, шесть оловянных солдатиков, и все это напоминает ковер, который я каждый день видел в детстве в Купавне и мечтал в нем очутиться, – ну правильно, дядюшка же привез его из Германии.

Крутится-вертится

Тушинский вещевой рынок находился в противоположной стороне от железной дороги, в огромных неуютных ангарах, построенных на бывшем аэродроме, куда перед войной приезжали Сталин с Ворошиловым и принимали воздушные парады. Левая часть была оптово-продуктовая, а правая – вещевая. У входа под большим навесом на деревянном ящике сидел коротко стриженный рыхлый парень в лыжной шапочке, едва прикрывавшей его макушку, и гонял на картонке шарик под непрозрачными пластмассовыми стаканчиками.

– Кручу-верчу, запутать хочу, – выкрикивал он тонким нервным голосом и время от времени поднимал блеклые внимательные глаза навыкате с короткими, точно обожженными ресницами. – Пришел пенсионер, ушел – миллионер! За хорошее зрение – сто рублей премия. Ходим, ходим, мимо не проходим!

За ухом у него была сигарета, а на ящике лежала пачка пятидесятитысячных купюр. Несмотря на непогоду, народу собралось много. Люди стояли кружком, глазели на деньги, пускали слюни, переминались, мялись, однако играть никто не решался.

– Любимая игра Виктора Цоя со времен застоя! Смотрим внимательно, выигрываем обязательно!

Со стороны казалось, что понять, где находится шарик, было совсем несложно. То ли игрок попался неопытный, то ли хотел таким образом заманить народ. Какой-то жилистый сердитый человек кавказской наружности долго смотрел на гладкие руки наперсточника с фиолетовой наколкой, а потом вдруг крикнул:

– Э, э, стой, сука! Ты пустой стакан вертышь. Если шарика нигдэ нэт – тэбэ трындец!

Народ напрягся, поднялся, надвинулся волной на игрока, кавказец схватил наперсточника за ворот, а другой рукой стал переворачивать стаканчики. Зрители придвинулись еще ближе, нависая над ящиком с картонкой, и мне стало жалко бедолагу, который в одиночку противостоял разгневанной нищей толпе. Однако шарик, к его счастью, под одним из стаканчиков нашелся. Ревизор что-то недовольно пробурчал на своем наречии и отошел в сторонку.

– Есть желающие, деньги получающие? – орал пучеглазый как ни в чем не бывало. – Принимаем золотые кольца, браслеты и дамские пистолеты! А еще в придачу самовар и дачу! Ну, мужчина, ваше мнение? Ваше, девушка? Выигрываем пять рублей для покупки «жигулей»!

Никто не расходился, но и не вступал в игру, покуда в толпу не ввинтился засыпанный снегом краснощекий крохотный дедок-железнодорожник. Некоторое время он таращился на руки парня, что-то шевелил бескровными губами, а потом пропел молодым голосом:

– Работать надо, а не глазеть. Этот подымай!

– Точно? – спросил парень. – А может, этот? Выиграешь – веселись, проиграешь – не сердись! – завыл он, как сирена. – Пять минут постой, и карман не будь