Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский

воды и точно выверенными короткими прыжками перескочил на другой берег. Все завороженно провожали его глазами, и каждый, наверное, подумал, что преодолеть речку по «рояльной древесине», пожалуй, трудней, чем сыграть «Чижик-пыжик» или «Собачий вальс». Когда очередь дошла до меня, я тоже рванулся по бревнам вперед, опасаясь одного — как бы не оскользнуться и не соскочить с закрутившегося бревна в темную глубину. Соскочить-то не соскочил, но в одном месте помедлил, примериваясь к прыжку, и тотчас ушел ногой в воду по колено. К счастью, я успел опереться двумя руками в другое бревно перед собой и в таком положении застыл, перестав погружаться глубже.

— Быстрей, Коля! — крикнул Иван.

Я рванулся, как спринтер из стартовой стойки, и дальше уже поскакал бодрым козликом, пока не очутился, наконец, на другом берегу и не перевел дух. Пожалуй, мне форсирование «рояльной древесины» удалось хуже всех. Не потому ли что я все-таки перегрузился? От груза у нас никто не отлынивал, просто, видимо, сам перебрал. Ничего, впредь такое пойдет в науку. Сплавщик ты или не сплавщик, а раз оказался перед плотно забитой молем рекой, изволь уметь перескакивать и с грузом, и без груза. Другого пути всё одно нет.

На берегу был сделан краткий привал. Иван предложил всем по куску сахара и достал из сидора кружку, чтобы попить у реки. Все с видимым наслаждением воспользовались его добротой. К этому времени из двадцати километров до Ивановой избушки мы одолели от силы шесть.

Я с тоской представил себя в роли пешего скитальца. Наверное, после работы воздушным извозчиком прелесть пешего странствия и могла издали показаться привлекательной. А вблизи, как выяснилось, это был труд, труд и еще раз труд — нескончаемый и изнуряющий. Однако уныние, как известно из Библии, есть смертный грех, так что лучше стараться не унывать.

Тем временем отдых кончился. Иван убрал кружку. Мы навьючили рюкзаки. Примет энтузиазма я ни у кого не заметил. Оставалось только стараться не показать свою слабость.

И мы старались почти дотемна, пока наконец не достигли Ивановой избушки. Она стояла на маленькой полянке, со всех сторон окруженная тайгой. Я не сразу оценил, как умело спрятал ее Иван от нежелательных визитеров. По узкой, с резким поворотом дороге от нее было метров семьдесят до речки вроде той, через которую мы перескочили по бревнам, но с берега избушку не было видно. Дорога словно упиралась в стену леса. Слава Богу, в этой речке рояльную древесину не держали. Да и то сказать — в той, где замачивали, ее бы явно хватило для всех роялепроизводителей мира.

Вернувшись от речки с полными ведрами, я застал Ивана за работой. Он уже напилил коротких чурбаков и теперь раскалывал их на аккуратные мелкие полешки. Заготовив дрова, Иван забил ими почти все пространство внутри железной печки, стоявшей в зимовье.

Они вспыхнули почти разом. Вскоре в сумраке избушки вся печь засветилась малиновым светом. Сколько раз согревал меня — и душу, и все существо — огонь щедро набитой дровами железной печи в тех местах, куда заносило полетное задание и где подолгу держала непогода! Я уж и думать перестал, что снова буду когда-то захвачен тем блаженным ощущением уюта, бесхитростного жилья, защищающего от буйства стихии, — уюта, дороже которого, пожалуй, ни в каком другом доме ни за что не узнать. Через какое-то время сладкого безделья, наполненного созерцанием огня, я вышел по надобности наружу. Небо было уже совсем темным. Над головой и до кромки леса вокруг избушки сверкало дивно яркими звездами небо. Но в его бесконечную глубину вторгалось еще что-то, кроме звездного света. Я оглянулся и замер. Из железной трубы над крышей зимовья снопом вылетала струя оранжево-красных искр, словно печка сама праздничным фейерверком отмечала наш долгожданный приход. Я смотрел как зачарованный. В голову почему-то полезли мысли, что скорее всего точно так же в ночи, нет, не дымили — искрили первые паровозы на железных дорогах и первые пароходы на водных путях. Вот и наша избушка летела куда-то, оставаясь на месте. Должно быть, летела вместе с Землей. Жизнь внутри меня, казалось, зависела от этого неиссякаемого энергетического фонтана, который толкал и толкал ее в космическую даль…

В избушке уже изготовились ужинать. Вряд ли, правда, можно было рассчитывать, что мясо глухаря приготовилось. Его сколько ни вари — все равно останется жестким. Впрочем, глухариный бульон тебе ни в одном ресторане мира не подадут. Народ немного оживился, придя в себя после трудной дороги. Еда быстро исчезла со стола.

Но особенное наслаждение принес всем божественный напиток, коего было сварено целое ведро. Саня высыпал в него пачку чая, а Иван сдобрил пуком голых побегов дикой черной смородины. Раньше мне доводилось пить чай только с листьями черной смородины. Но чай с побегами показался гораздо вкусней. После долгого пути всех потянуло в сон. Вот только места в избушке было явно недостаточно. На нарах вдоль стены могли устроиться, да и то в тесноте, не более пяти человек. На полу могло улечься еще двое. Одному места все равно не хватало. Кто-то предложил тянуть жребий, кому спать в первую очередь, а кому дежурить у печки, пока не освободится лежанка. Я представил себе тесноту на нарах и сквозняки на полу. И то и другое мне совсем не глянулось.

— Знаете, — сказал я, — спать надо всем сразу. Можно, конечно, разыграть, кому спать на нарах, кому на полу. Но я пойду ночевать на улицу. Ночь ясная, дождя или снега не предвидится. А холод я, надеюсь, в спальнике на надувном матраце перенесу.

Все начали возражать, уговаривать не делать этого. Но мне и впрямь хотелось провести ночь под звездами, наедине с ними, а не в тесноте и духоте переполненного зимовья.

Я вышел наружу с матрацем и со спальником в руках. Место не надо было долго искать. Трава, подернутая инеем, по которой еще никто не ходил, была совсем рядом. Я постелил постель и, сев поверх нее, разулся и по привычке согнул голенища высоких сапог, чтобы внутрь их не смогла попасть никакая влага. Потом, прямо как был, в куртке, втиснулся в мешок и стал ждать, когда же он меня согреет. Но спальный мешок не спешил. Через одежду мое собственное тепло не имело шансов быстро пробиться к стенкам спальника, чтобы снова вернуться ко мне. Согреваться надо было по-другому. Я вспомнил, как это сделать: по уверениям медиков, занимающихся проблемами выживания, искусственно вызванная дрожь повышает теплоотдачу организма сразу вдвое — и уже через минуту почувствовал, что мне действительно стало теплей. Над моим лицом, обращенным к небу, застыли звезды. Я отметил знакомые созвездия, немного подумал о сегодняшнем долгом, однообразном пути, во время которого единственным «экзотическим» моментом