Лиловый (II) - Ганнибал

— …Эта его книга, — осторожно сказал китаб. — Ведь в ней было все это написано? То, каким образом погибнет Руос?

— Не совсем так, как ты себе представляешь, но в целом — да.

— А могу ли я почитать ее?

— Пока нет, — мягко ответил Квинн. — Того языка, на котором она написана, тебе уже не понять: он слишком видоизменился с течением времени. Но я как раз в данный момент занят в основном тем, что перевожу ее на язык Кеттерле. Думаю, что закончу уже довольно скоро: мне осталось меньше четверти.

— А когда вы закончите?..

— Тогда конечно: перевод станет достоянием общественности, и ты сможешь ее прочесть, как любой другой.

Леарза был немного расстроен: ему хотелось как можно больше узнать об Эль Кинди, желательно — из первых уст, то есть, из его книги, но пришлось довольствоваться словами профессора.

— Эль Кинди родился примерно в один год с Эль Масуди, — по просьбе Леарзы рассказал тот. — По всей видимости, отец отдал мальчика учиться владению ятаганом одному известному мастеру-маарри, и там эти двое встретили друг друга, поскольку Эль Масуди учился у того же мастера. Они юность провели вместе в ахаде маарри, где позднее к ним присоединился и Одаренный Гайят Абу Катифа. Долгие годы Эль Кинди и Эль Масуди были лучшими друзьями, вместе сражались против поклонников бога Асвада. В те времена крепость Бурдж-эль-Шарафи была самой южной цитаделью племен, ни о каком Эль Хайране и речи не было: еще не безумцы, поклонники Асвада были очень сильны, у них было страшное оружие, которому племена могли противопоставить только ятаганы да топоры с копьями. Неудивительно, что молодые люди отправились туда, чтобы защищать свои земли, и годам к тридцати Эль Масуди, возглавив мятеж, убил тогдашнего князя и встал во главе племен сам. Его друзья и соратники во всем помогали ему и были награждены за преданность городами: каждый из пятерых получил по крупному городу, из них Эль Кинди достался Визарат, Набулу — город, переименованный в его честь, и так далее… не все эти города, правда, дожили до твоего рождения.

— …У племен был князь? — немного озадаченно спросил Леарза. — Я никогда не слышал о подобном.

— Конечно. Это было еще до того, как племена настолько сильно разошлись в образе жизни, — согласился профессор. — После смерти Эль Масуди этот титул окончательно исчез. Племена были особенно слабы в те годы, хотя одержали такую значительную победу, они потеряли четверых из шестерых своих сильнейших Одаренных, и, к тому же, в Саиде была страшная засуха и неурожай: последствия ядерного взрыва. Многие погибли. Еще хуже, впрочем, пришлось обитателям Талла: две трети населения погибло, если не в момент взрыва, то после, от лучевой болезни.

— А Эль Кинди удалился в Бакхтанасар, чтобы оплакивать сбывшееся, — пробормотал китаб. Квинн кивнул.

— Примерно так. В эти годы он и написал свой труд, который я имею возможность переводить.

— Ведь у него были потомки?

— …Конечно, отчего ты спрашиваешь? У Эль Кинди было, по разным сведениям, от шести до двадцати жен, и почти каждая подарила ему ребенка. Естественно, что быть женой такого великого человека считалось очень почетным, и наиболее богатые китабские семейства выдавали своих дочерей за него. К моменту, когда он окончательно уединился в оазисе Бакхтанасара, ему уже было за тридцать, и у его старшей жены было как минимум трое детей от него.

— Мой дед любил повторять, будто мы — потомки Эль Кинди, — пояснил Леарза, глядя в сторону, — но каждый уважающий себя китаб заявлял что-нибудь подобное, и я никогда, конечно, не принимал его слова всерьез.

— Если учесть, что Эль Кинди жил много лет тому назад, — благодушно рассмеялся профессор, — а количество его потомков возрастало в геометрической прогрессии, то к моменту, когда ты появился на свет, юноша, добрая половина всех китабов могла запросто оказаться действительно в их числе. Так что не исключено, что твой дедушка был прав.

Леарза промолчал. Наконец поднял вихрастую голову.

— Спасибо, профессор, — сказал он. — Если вы не возражаете, я еще буду заходить к вам с подобными вопросами. Бывает, меня терзает такое чувство… будто бы вина, если вы понимаете. Как будто я оставил Руос позади, позабыл его. Я не хочу забывать.

— Конечно.

Холод.

Бескрайние снега облаков простирались до самого горизонта, где небо было таким же белым, сливаясь с ними, и лишь немного голубело кверху. Ледяные ветры мчались по этой бескрайней равнине, лихо свистя в ушах. Только отдельные, самые высокие шпили пронзали этот снежный океан, волны которого набегали на остов крыши с металлическим покрытием.

Крыша была, как тысяча других крыш, на которых он побывал; огражденная поручнями, с прожекторами по краям и на будке подъема, и ветры точно так же, как и тысячи других, окутывали ее.

Он стоял на краю крыши, держась одной рукой за поручень, — иначе можно было и свалиться в зияющую бездну, — и смотрел в облака. Ветры трепали его волосы, заставляли туго натянувшуюся куртку дрожать.

Беспокойство терзало его.

Второй кулак он сунул в карман куртки и продолжал смотреть. Леарза никогда в жизни не боялся высоты, и всего менее — теперь, когда под ногами у него было бесконечное серебряное море. Мысли его были заняты другим.

Последние дни все прошли в молчаливом смятении. Хотя Волтайр пыталась успокоить его, хотя он сам убеждал себя: это лишь сны, и его сильная реакция на них может их только усугубить, — равновесие уже было разрушено. Давно ли было время, когда он, счастливый до одури, поднялся на свою первую крышу и кричал в небо? Ему казалось, это все уже перестало существовать. Как сказал профессор?.. Прошлое перестает быть истинным…

Ставшие уже привычными занятия не отвлекали его, и он только слонялся по усадьбе, как призрак, подолгу сидел на подоконниках в разных комнатах, смотрел в белый от снега сад. Волтайр беспокоилась о нем и часто ловила его, обнимала, пыталась его разговорить. Он с охотой поддавался ей, и на какое-то время завязывался нарочито веселый разговор; и вдруг обрывался, когда Леарза смолкнет и опять уставится в окно.

Пальцы в кармане нащупали твердый продолговатый предмет. Леарза нашел ее в гостиной, позабытую на журнальном столике посреди других многочисленных мелких вещиц. Конечно… там, где он теперь, разведчику она не понадобится.

Он извлек ее и посмотрел на нее. Наощупь чуть шероховатая, будто из настоящей папиросной бумаги, электронная сигарета была зажата между его пальцами. Он столько раз видел, как на ее кончике загорался голубоватый огонек, когда Морвейн курил ее, выпуская тонкие струйки дыма.

«Бел, где ты?» — подумалось Леарзе; китаб поднял лохматую голову, заглянул в небо. Небо смотрело на него в ответ, по-прежнему равнодушное, серебристо-серое с проблесками барвинка. Леарза понимал: Морвейн попросту сбежал от них, то ли не в силах видеть, как общество его сестры оказалось отобрано человеком, которого он сам привел в свой дом, то ли не в силах ждать, когда спасенный им руосец все же сойдет с ума.

И Леарза сочувствовал ему. Теперь, когда ежедневные встречи уже не отуманивали взор.

Не обращая внимания на ветер и лезущие в лицо волосы, он сунул электронную сигарету в рот и попробовал вдохнуть, подражая Морвейну и Таггарту. Сигарета послушно вспыхнула на кончике, и обжигающий дым устремился ему прямо в глотку. От неожиданности Леарза едва не выронил сигарету и закашлялся. На глазах у него проступили слезы.

Опыт был не самый приятный, но молодой китаб упрямо повторил эксперимент; на этот раз он знал, чего ожидать, и был осторожней. Табак оставлял мерзкую горечь на языке, только это успокаивало Леарзу, хоть он и сам не знал, отчего. Будто бы сумев сконцентрировать неуловимую, непонятную тоску, терзающую его, в этом вкусе, он почти избавился от нее.

Сияющие ветры уносили в бездну неба крошечные завитки дыма. Он стоял, попирая кедами металлическую поверхность крыши, и смотрел теперь вверх, так что остро выступил на шее кадык. Ему казалось, что время остановилось для него, навсегда застыв в моменте «истинно». Мир перестал существовать.

Но вот маленькое докучливое устройство подало признаки жизни в нагрудном кармане куртки. Леарза недовольно спрятал сигарету и извлек коммуникатор, который миганьем оповестил его, что кто-то прислал ему сообщение.

Как ни удивительно, имени отправившего послание не было, но, когда китаб открыл письмо, на экранчике коммуникатора тут же развернулась картинка.

Это определенно был снимок города, но таких городов Леарза, — а он объездил их довольно, — никогда еще не видел. На фото оказалась улица, длинная, кривая, вся в двух- и трехэтажных домах. Никакого покрытия на этой улице не было, только сухая, будто выжженная земля, и крошечный уголок белесого неба робко выглядывал из-за крыш. На низенькой скамеечке возле одного из домов сидел какой-то человек, сгорбившись, оперевшись локтями о колени. Все это выглядело… удручающе; дома были в большинстве ветхие и покосившиеся, и человек, единственное живое существо на снимке, одет был в унылый серый комбинезон потрепанного вида.