Горе побеждённым - Ольга Сухаревская

 - Пардон, в правилах сказано, что это не касается банкиров, купцов, промышленников со всей их  прислугой, ремесленников, евреев с высшим образованием и студентов. Что-то я не видел евреев-крестьян.

 - Интересно, кто тогда живёт в черте оседлости? В 91-ом повыгоняли ремесленников-евреев из Москвы, это как? А запрещение участвовать в земских выборах? Объясните, за что такая дискриминация?

 - Езжайте в Европу, если для вас там рай! – парировал Собакин. – Только, когда будете покупать билет, вспомните о проповедях берлинского священника Штёккера , борьбе с евреями в парламенте Франции  и об антисемитских выступлениях в Австрии .

 -  Наши дети начинают учить грамоту со слов: «Еврею жить трудно».

 - Подкладывая дровишки в разгорающийся костёр революции, дорогой Соломон Давидович, вы должны понимать, что и сами пострадаете в этом пожаре. 

 -  За всё приходится платить: и вам и нам,  - вздохнул Гольдштейн. – Но, зря вы всё на нас валите, ох, зря. Конечно, мы на стороне тех, кто нас не станет бить и гнать, но первыми заваривать  кашу?  Не смешите меня. Евреи - битые-перебитые и знают, как гибнет любой авангард.

 - Авангардом можно руководить.

 - Вы знаете, каковы были тезисы на недавнем всемирном демократическом конгрессе в Женеве, так сказать, съезде передовых умов Европы? Об истреблении монархий, об отмене капиталов, и, простите великодушно, об уничтожении христианства. Русский Бакунин   в Избирательном дворце был героем и сорвал немало оваций за решительный протест против существования самого факта Российской империи. Он вместе с другим русским, Нечаевым , написал  «Катехизис революционера». Слышали? Брат мне показал эту мерзость. Как вам такое изречение: «Революционер знает только одну науку – науку разрушения. Всё и вся должно быть ему ненавистно».  Говорят, - еврей хитро прищурился и бросил взгляд на Собакина, - этого человеческого урода возвели в одну из высших, 32-ую степень франкмасонства.

 - В Европе сейчас много непонятных организаций разного толка, - невозмутимо ответил Вильям Яковлевич. –  Они используют этих больных людей.

 - В эмиграции полно русских, и ругают они своё отечество и в хвост и в гриву. Всякие там Герцены  с Огарёвыми , Вырубовы  с Жуковскими . А посему, революцию, дорогой мой, вы сами себе готовите и не надо валить с больной головы  на здоровую. Да. За своими следите.

 - Этими амбициозными людьми руководят, и материально их поддерживают, враги империи.

 - Ах, не начинайте! – махнул рукой Гольдштейн. – Сейчас запоёте песню про заговор. А я вот что на это скажу: найти общий язык со всеми своими гражданами – обязанность империи, если она, конечно, хочет безоблачно существовать. А мы, евреи, пережили ассирийскую цивилизацию, египетскую, римскую, византийскую, переживём и вашу.

 Вдруг Соломон Давидович  спохватился и всплеснул руками:

 - Я плохой хозяин! Заболтал гостей и, как следует, не угощаю. Берите шербет. Он чудесный. Или вот свежий инжир. Мне вчера привезли его из Бухары вместе с  замечательной яшмой.

 Гости всего отведали, всё хвалили и вскоре откланялись.

                                                                      ***

   Канделябров стоял перед Собакиным навытяжку и громогласно рявкал:

 - Так точно, ваше с-кородие! Не могу знать! Руки уверх, штык тебе в печёнку! Стоять, мать твою! Кто таков?

 - Стоп! – поморщился Вильям Яковлевич. – Ночной сторож – это перебор, Спиридон. Нужен такой человек, чтобы можно было беспрепятственно всюду ходить и никого этим не настораживать.

 - Говорю вам: у них каждый человек только в своём деле занят и в другие места доступа не имеет.

 - Хорошо. А официанты?

 - Кухня, буфет, залы. Снуют, как заводные. К общению не склонны, потому что заняты ежеминутно.

 - Лакеи?

 - Молча стоят вдоль стен, пока не понадобятся.

 - Погоди, кто там ещё есть?

 - Дворецкие. Мне их дело не потянуть. За короткое время я их премудрость не освою, да и старшины будут против: чужой человек и на руководящем месте. Их там годами выращивают.

 - В клубе прислуги – тьма, – настаивал Собакин. - Кто ещё?

 - Маркёры, карточники. Это не годится. Я карт сроду в руках не держал. Может ламповщик?

 - Нет. В летнюю пору, как сейчас, ты нужен  часов в восемь - девять, когда там клубная жизнь уже вовсю  кипит. Пришёл, расставил лампы и ушёл.

 - А если на кухню? – оживился Канделябров. – Там за работой, можно и  разговориться.

 - И тебе в красках поведают, у кого какие гастрономические пристрастия: князь такой-то ест исключительно жареную дичь, а граф эдакий - только паровую стерлядь.

 - Что же делать?

 - Давай-ка, Кондратьич, не залетая высоко,  определяйся чернорабочим, то есть – уборщиком.

 - Что же мне прикажете в Английском клубе полы мыть? – с обидой в голосе спросил Канделябров.

 - А хоть бы и полы. Работы, как я понял, там на всех хватает. Лишние руки на подхвате им не помешают. Будь услужлив, вперёд других беги исполнять любое дело. Одним словом – старайся. Не мне тебя учить. Покажи, что очень хочешь получить постоянную работу. А пока будешь полы драить да зеркала протирать, глядишь и найдёшь разговорчивого сослуживца.

 - Благодарю покорно. На старости лет в чёрные работы отдаёте.

 - Ты мне это брось. На тебе пахать можно, - осадил его Собакин. – С твоим нюхом ты быстро узнаешь всё, что нужно по нашему делу. Давай, не медли, поезжай к Шаблыкину и пусть он ставит тебя на работу в первую же смену.

 - Я, Вилим Яковлевич, бакенбарды хочу наклеить, – задумчиво изрёк Спиридон. -  И костюм одену серенький, тот, что весь вытерт.

 - Хорошо-хорошо. Как считаешь нужным, так и делай. Только не переигрывай. А мы с Александром Прохоровичем начнём знакомиться с окружением господина Поливанова.

                                                                                ***

   На следующий день Собакин попросил своего помощника прийти на службу пораньше и помочь накрыть стол для завтрака.

 - Спиридон всё приготовил, но я боюсь, что один не справлюсь. Я бы не стал вас затруднять, если бы не гость, - оправдывался он.

 Когда утром,  запыхавшись, Ипатов прибежал в особняк, то застал Вильяма Яковлевича у кухонной плиты за приготовлением кофе. Первый раз он видел начальника в таком амплуа. Но и хозяйственные заботы не помешали потомку Брюсов сохранить свой неизменный лоск: он был одет в ослепительный светло-серый костюм и голубой шёлковый галстук.

 - Подключайтесь, молодой человек, – обратился Собакин к помощнику. – Несите всё, что приготовлено на этом столе в столовую. И не пропустите входной звонок – Канделябров заказал свежую выпечку. Ох, чёрт…

 Вильям Яковлевич обнаружил, что рукав его замечательного пиджака испачкан кофе.

 - Я вас оставлю ненадолго, – удручённо сказал он и ушёл переодеваться.

 Ипатов споро принялся за дело и вскоре стол к завтраку был накрыт.  Появился Собакин в тёмно-синем  костюме и изрёк трагическим голосом:

 - Из летних вещей у меня остался только лёгкий фрак.  Надеюсь, что мне не придётся его одевать ранним утром. Два моих лучших  костюма вышли из строя. Это третий.

 - Как третий?

 -  Один пострадал на ваших глазах, другой получасом раньше от сливочного масла. Если так дело пойдёт, мне придётся ходить в маскарадных вещах.

 - Спиридон Кондратьич  в таких случаях  использует двусторонний немецкий фартук.

 - Не дождётесь. Я лучше перейду на зимние вещи.

 Раздался звонок в дверь. Прибыли свежие булочки.

 Пока Собакин с Ипатовым суетились у стола, отец Меркурий вычитывал утренние правила прямо в столовой, куда из канделябровых покоев принесли большую икону Всемилостивого Спаса.

 За едой батюшка не закрывал рта.

 - А всё - твои англичане. Гляди, что вытворяют, - начал старший Собакин,  попивая чай с лимоном.

 Александр Прохорович уже понял, что отец Меркурий недолюбливал всех иностранцев, но англичан особенно.

 -  Пьём иноземный чай, когда у нас своего вдоволь, – продолжал иеромонах.

 - Отче, чайные кусты в средней полосе России не растут. Климат не тот, – резонно заметил племянник.

 - Вот я и спрашиваю, зачем нам этот заморский чай, когда у нас своего в каждом овраге пропасть?

 - Вы это о кипрее, об иван-чае, что ли говорите? – догадался сыщик.

 - О нём, о нём. Чай из него называется копорским, неужто не знаешь? Тогда слушай. Спокон веку в Копорье, что под Петербургом, его производили да в России-матушке пивали. Только нынче ходу ему не дают. Задавил вот этот ваш индийский или китайский. Ну, китайцы ладно, они свой, родной продают. А эти твои, англичане, почему торгуют индийским? Из подвластной страны забирают чужое и всем навязывают. А ведь наш иван-чай пила вся Европа, пока твоя Британия, владычица морей, не стала перебивать нашу коммерцию.  Мне знающий купец говорил, что Ост-Индийская компания большущие деньжищи заплатила, кому следует, чтобы не допустить больше наш чай в Европу. И в России  «дала на лапу» чинушам, чтобы протолкнуть свой, а копорский - под ноготь.