Лунный свет - Дженн Беннетт

на этот раз уже без васаби. Вкус был… необычный, но хороший. Дэниэл снял с ленты конвейера еще несколько тарелочек – ролл с лососем, ролл с тунцом и приправами, «нигири» с креветками. Милые такие кусочки в обрамлении розовой или оранжевой икры. И не успела я даже ничего понять, как уже стала все это поглощать, причем, что бы ни пробовала, мне неизменно очень нравилось. Даже жжение пасты васаби и то теперь казалось приятным. До такой степени, что хотелось еще и еще.

За едой наш разговор перепрыгивал с одного на другое, но не прекращался ни на минуту. Мы беседовали о работе. Об осьминоге Октавии и местных защитниках животных. О карточных фокусах. О книгах. О холсте, который помогли стащить тете Моне. Ну и, как водится, о странице с фамилией Иванова. Ни он, ни я так и не смогли отыскать какой-либо информации о компании ЗАФЗ, название которой нам перевел Шарковски. Дэниэл даже предпринял попытку включить на своем ноутбуке кириллическую раскладку клавиатуры, тыкая вслепую в поисках символов, из которых состоял адрес… Ничего. Ноль. Шиш с маслом.

Наше расследование дела Рэймонда Дарке зашло в тупик.

Но несмотря на обманутые надежды, нам было приятно вот так сидеть, болтать обо всем понемногу и наслаждаться обществом друг друга. Соприкасаться плечами. Улыбаться. Словно у нас и в помине не было никаких проблем.

А в действительности – были они или нет?

Неужели Дэниэла до сих пор не отпустило напряжение?

– Вот видишь? – сказал мне он, когда из наших маленьких тарелок образовалась целая горка. – Я же говорил, что тебе понравится.

– И оказался прав, – согласилась я.

– Бывает.

Он улыбнулся, но какой-то нервной улыбкой, и в этот момент я нутром ощутила, что в нашей непринужденной болтовне наступил перелом.

После долгой паузы Дэниэл сказал:

– Ну хорошо. Я обещал рассказать тебе, о чем меня спрашивали ребята, когда мы пришли сыграть в «Клуэдо». Откладывать это и дальше, похоже, нет никакого смысла.

– Оно и правильно, – ответила я, уже успев запутаться в эмоциях.

Мне стало легче, что он не сказал что-то типа «давай все это дело прекращать», но при этом было не под силу игнорировать чувство под ложечкой. Тот странный, зудящий трепет, который наступает в момент, когда тебе несомненно предстоит услышать что-то плохое, но ты еще не знаешь насколько, и все эти возможности, что мелькают у тебя в голове, намного хуже самой правды.

Дэниэл вытащил телефон и стал в нем что-то искать. А когда нашел, протянул мне.

На экране высветилась полуторагодичной давности статья из «Сиэтл Таймс» под заголовком «ПРОБЛЕМА САМОУБИЙСТВ СРЕДИ УЧАЩИХСЯ ШТАТА ВАШИНГТОН СТАНОВИТСЯ ВСЕ АКТУАЛЬНЕЕ».

В ее первом параграфе говорилось о старшекласснике из Гарфилда, который принял чрезмерную дозу лекарств и был обнаружен уборщиком в библиотеке. Уборщик услышал подозрительный шум: юноша, проглотивший огромное количество антидепрессанта флуоксетин, опрокинул бюст Шекспира. И без постороннего вмешательства наверняка бы умер. А так его лишь отвезли в местную больницу, и теперь он «проходит курс реабилитации дома с близкими».

– Это был я, – тихо молвил Дэниэл. – А уборщик – тот самый Джозеф, которого ты теперь знаешь по работе. За год до этого он закончил школу, правда другую, и только-только стал работать в Гарфилде. В статье написана правда – не найди он меня тогда, я бы умер.

У меня внутри все сжалось от ужаса.

Да это же…

Такого я не ожидала.

Половина моих мыслей понеслись вперед, пытаясь сопоставить этот факт с тем, что я знала о Дэниэле, отматывая назад и вновь проигрывая фрагменты разговоров. Когда я пыталась отыскать в Интернете сведения о нем, ничего такого мне не попадалось. Оно и неудивительно, ведь в статье лишь говорилось о несовершеннолетнем, но имя его не называлось. И аккаунты в социальных сетях подобного рода сведениями украшать тоже не будешь.

Я не могла найти слов.

– Это случилось когда я перешел в последний класс, – объяснил он, – тем летом я оглох на одно ухо и из-за этого в начале учебного года пропустил немало занятий. Меня одолела жуткая депрессия, мама испугалась, и по ее настоянию мы отправились к нашему семейному врачу. А он, вместо того чтобы направить меня к специалисту, попросту выписал антидепрессант и отправил восвояси. Чтобы был результат, антидепрессантам требуется время. Тогда я этого не понимал… Злился, считал себя ущербным и, вероятно, подумал… что сделать уже ничего нельзя. – Он поерзал на стуле и прочистил горло. – У меня было ощущение, что я живу в каком-то пузыре, который сжимается все больше и больше. И мне стало лучше только после того, как я начал посещать психолога.

– Так вот что за ежемесячная встреча, которую тебе нельзя пропускать… – прошептала я.

Он медленно кивнул и несколько раз потер подушечками ладоней бедра, будто набираясь храбрости продолжить разговор.

– Перед этим… я никак не мог смириться с потерей слуха, срывал злобу на учителях, постоянно оставался после уроков в качестве наказания, потом во второй раз сдал тест на проверку академических способностей и опять получил ужасные оценки. – Он украдкой бросил на меня взгляд, быстро моргнул, однако в глаза так и не посмотрел. – Сейчас все это звучит неубедительно, но тогда… Я оказался в нехорошем месте… душевно. Провалился в черную дыру. Человеку, ни разу не пребывавшему в таком состоянии духа, это объяснить трудно. Не знаю… С моей стороны это не был крик о помощи или что-то в этом роде. Я действительно был убежден, что хочу умереть.

Проживи я даже миллион лет, ни за что бы ни о чем подобном не догадалась. Он казался таким счастливым. Был так общителен. Из него ключом била жизнь…

И вместе с тем он что-то скрывал. Я вспомнила, как искала его пост на сайте «Ищу человека» и наткнулась на профиль в социальной сети с подписью: «Хватит спрашивать меня, в порядке я или нет». Вспомнила, как он небрежно назвал себя человеком, «несколько склонным к депрессии», когда говорил о музыке Дэвида Боуи. Как рассказывал об инциденте с трюком Гудини, когда мы играли в «Правду или ложь», и как я тогда чувствовала, что он что-то недоговаривает. Его ежемесячные встречи, которые ни в коем разе нельзя было пропускать… и то, что случилось во время игры в «Клуэдо».

– Те ребята из твоей школы, – сказала я, – имели в виду это?

Он кивнул:

– О том моем поступке судачат все кому не лень. И чем больше говорят, тем больше бреда появляется в их историях. Я превратился в страшилку. До меня как-то дошел слух, что на самом деле я перерезал себе вены, потом долго истекал кровью… и если присмотреться к полу в определенном месте, можно до сих пор увидеть пятно.

Я застонала – не без некоторого ужаса