Инженер Петра Великого – 3 - Виктор Гросов

руке сжимает. — Гляньте, какую хреновину мы нашли у одного из убитых, тех, кто поближе к лаборатории подлезть пытался.

Я взял то, что он мне протянул. Какой-то обломок, часть зажигательного устройства, хитро сделанного, из незнакомого металла. Но самое главное — на нем виднелось клеймо. Маленькое такое, четкое. И клеймо это было явно не шведского мастера.

Это клеймо на обломке стало последней каплей. Все, мое терпение лопнуло. Явно тут целая коалиция, о которой мы пока ни сном ни духом. Я тут же настрочил депешу Брюсу, приложил этот обломок и все подробно расписал, как нашли и что к чему. Ответ прилетел на удивление быстро: Яков Вилимыч тоже не на шутку встревожился и уже вовсю начал этот новый клубок распутывать. А пока велел в Игнатовском ухо востро держать, начеку быть. Расследование по нападению, плюс показания тех немногих диверсантов, кого удалось взять живьем, да еще данные от людей Брюса — все это вывело на шпионскую сеть. Эти гады работали не только на шведов, но и, как выяснилось, получали поддержку от всяких европейских торгашей. Кто-то боялся, что Россия на Балтике слишком сильно развернется. Концы тянулись и к некоторым из тех, кого мы недавно из столицы вычистили. Многоголовая гидра, одним словом.

Суды над предателями шли один за другим, и с каждым разом вскрывались все новые и новые гнойники на теле государства. Одним из самых громких и, честно говоря, тяжелых стал процесс над Марией Гамильтон. Я на паре заседаний был, зрелище то еще, до сих пор мурашки по коже. Бывшая фрейлина, когда-то при дворе блистала, а тут стоит перед судьями — сломленная, жалкая, тень от прежней себя. Ее признания рисовали такую картину морального разложения, предательства и детоубийства, что волосы дыбом вставали. Когда ее, в темное тряпье закутанную, на эшафот вели, на площади такая тишина стояла, что слышно было, как муха летит. Победа, конечно, но какая-то горькая, безрадостная.

На фоне всей этой чернухи Государь, однако, не забывал и тех, кто верой и правдой служил. Как только основные процессы закончились и по делу Гамильтон и нападению на Игнатовское все точки над «i» расставили, нас с Брюсом позвали к Петру. Царь был суров, в его глазах светилась благодарность. Наградил он нас обоих щедро. Якову Вилимычу отвалили новые земли и кучу денег на его «научные изыскания» и укрепление тайной службы.

Мне же, помимо тугого кошелька с золотом, пожаловали чин полковника и — тут я вообще обалдел — титул барона. «За особые заслуги перед Отечеством и проявленное мужество», — так в указе было написано.

Я ушам своим не верил. Барон Смирнов!

А Игнатовское получило особый статус «Государевой Опытной Мануфактуры». Это означало прямое бабло от государства, лучшие материалы и, что немаловажно, усиленную охрану из государевых полков (хотя моя СБ не плохо и сама справлялась). Теперь это был объект государственной важности. Стоя перед Царем, принимая из его рук патент на баронство и указ о новом статусе Игнатовского, я поклялся, что мое главное изобретение винтовку СМ-1, я создам, чего бы мне это ни стоило. Государь только крепко сжал мое плечо:

— Верю, барон. На таких, как ты, Россия и держится.

Несмотря на все эти потрясения и перемены, работа ни на день не останавливалась.

С фронта приходили все более обнадеживающие вести. Первые партии моих казнозарядных фузей СМ-0.1Ф и штуцеров СМ-0.1К, хоть и не без косяков, показывали себя в деле все лучше. Солдаты, распробовав, что такое бездымный порох и капсюльное воспламенение, уже и слышать не хотели про старые кремневые ружья. Мои мастера в Игнатовском, да и я сам, буквально «на коленке» вносили улучшения в конструкцию, учитывая то, что с фронта докладывали. Стволы все еще раздувало, затворы клинило, но осечек стало в разы меньше, а точность и дальность стрельбы заметно выросли. Даже эти, еще сырые образцы, наводили шороху на шведов, которые привыкли, что русская пехота прячется в облаках дыма.

Вся эта беготня с награждениями да придворными заморочками времени отняла — уйму, а проблемы на производстве как были, так и остались. Главной засадой по-прежнему были стволы для СМ-0.1. Оно, конечно, бездымный порох — это сила, тут спору нет, но у этой силы была и обратная сторона — стволы из той стали, что мы могли делать, не всегда держали такое давление. Их дуло, рвало на куски. Мы уж как только не бились над качеством металла, с закалкой шаманили, но чтобы решение найти — никак. А это тормозило массовый выпуск, да и веру в новое оружие у некоторых армейских скептиков подрывало. Я уж начал подумывать о том, чтобы саму конструкцию ствола менять, что-то сложное и дорогое, но тогда ружье тяжеленное получалось бы.

Как-то под вечер, я сидел за чертежами ломал голову над этой проблемой. В этот момент в мою лабораторию робко заглядывают Федька с Гришкой, стоят, мнутся, как первоклашки. Долго они там у порога топтались, переглядывались, видно, никак не решались разговор начать. Я циркуль отложил, улыбнулся им.

— Ну, что у вас?

Парни еще раз переглянулись, и Федька, видать, набрался духу, вышел вперед. Гришка за ним. Они явно что-то надумали, да только реакции моей боятся. После взрыва в старой мастерской, я их не сильно ругал, понимал, что из лучших побуждений. Кажется этот урок они на всю жизнь запомнили.

— Петр Алексеич, — начал Федька, подбирая слова и запинаясь, — мы тут… это… думали много… насчет стволов этих, что дует…

Федька замолчал, зато Гришка, сам от себя не ожидая, подхватил:

— Оно ведь как, ваше баронское сиятельство… Порох-то ваш новый, он же… злой! Сильный дюже.

— Ну, сильный, — согласился я, с интересом жду, куда они клонят. — В том и вся его фишка.

— Так вот, — опять Федька, уже поувереннее, — вы же сами говорили, что он раза в три, а то и больше, мощнее того дымного, что раньше был. Так ведь?

— Так, — подтвердил я, все еще не въезжая, к чему они ведут.

— Ну так вот, — выпалил Федька, и у него аж глаза загорелись, — а что если… раз он такой сильный… может, просто пороху этого в патрон сыпать поменьше? Ну, то есть, класть его… скажем, втрое меньше, чем дымного клали? Может, тогда и стволы рвать перестанет?

Наступила тишина. Я буквально слышал как в моей голове трутся друг о друга шестеренки.

Сыпать поменьше… Втрое меньше… Почему…