Инженер Петра Великого – 3 - Виктор Гросов

После этих слов он как-то странно закашлялся, схватился за сердце и мешком осел на пол. Прибежавший лекарь только руками развел: помер. «Сердечный приступ», — заключил он. Брюс, осмотрев тело, лишь хмыкнул: «Или очень вовремя принятый яд». Последнее маловероятно, так как ничего не нашли.

Слова этого подыхающего предателя никак не выходили из головы. Что знают? Насколько глубоко шведы запустили свои щупальца? И не была ли наша нынешняя «победа» короткой передышкой перед еще более серьезными проблемами?

Допрос Марии Гамильтон — это, скажу я вам, было то еще испытание. Морально было тяжело. Брюс настоял, чтобы я присутствовал.

— Пусть видит, Петр Алексеич, с кем дело имеем, — проговорил он стальным голосом. — Иногда не мешает заглянуть в самую что ни на есть преисподнюю, чтобы лучше понимать природу зла.

И он оказался прав. Я заглянул. И то, что я там увидел, заставило бы содрогнуться даже видавшего виды циника, не то что меня, человека, вроде как привыкшего к жестокостям войны и подковерных игр.

Гамильтон сидела напротив нас в крохотной, сырой камере Преображенского приказа. Без своей обычной боевой раскраски, в простом темном платье, она выглядела полностью раздавленной. Но даже в таком виде в ней оставалось что-то от той хищной красоты, которая так долго морочила головы многим, включая, чего уж греха таить, и меня самого. Она говорила много, путано, перескакивая с одного на другое, то заливаясь слезами, то впадая в какой-то истерический хохот. Брюс вел допрос хитро — не давил, не угрожал, лишь изредка вставлял наводящие вопросы, аккуратно направляя ее сумбурный поток сознания в нужное русло.

И она все выкладывала про свою шпионскую деятельность, про связи со Штальбергом, передачу секретов, деньги, которые получала от шведов. Это было предсказуемо, улики против нее были железобетонные. Но потом она начала рассказывать про свою личную жизнь. И вот тут передо мной реально разверзлась бездна порока, цинизма и какого-то запредельного человеческого падения.

Она трепалась о своих бесчисленных любовниках, среди которых были и весьма важные шишки при дворе. Рассказывала, как использовала их, чтобы выудить нужные сведения или протащить свои интересы. Рассказывала о своих беременностях — и о том, как избавлялась от нежеланных детей (да, там были очень поздние сроки, а иногда и новорожденные). Спокойно, почти как о погоде, она описывала, как бегала к каким-то бабкам-шептуньям, как пила ядовитые отвары…

Я не могу всего этого пересказать. Слушать это было невыносимо. Мои знания из будущего о медицине и этике просто орали от ужаса. Детоубийства. Хладнокровные, расчетливые. И все это — чтобы сохранить свое теплое местечко при дворе, иметь возможность и дальше вести двойную игру.

Потом она рассказала, как ее шведы подцепили. Оказалось, они знали о ее «маленьких секретиках». Знали про ее долги и страсть к шикарной жизни. И они грамотно этим воспользовались. Шантаж, угрозы, обещания золотых гор — она поплыла. Или, может, и не ломалась вовсе, а просто нашла в этом новый кайф и способ удовлетворить свои непомерные хотелки. Она пыталась выставить себя жертвой обстоятельств, несчастной бабой, которую злые дядьки втянули в грязные игры. Но в ее поведении я не видел ни капли раскаяния. Только животный страх перед неминуемой расплатой и какую-то выжженную пустоту.

Ее показания, подкрепленные другими уликами и допросами арестованных, выводили следствие на все новые и новые лица. Имена, которые она называла, заставляли Брюса хмуриться все сильнее. Оказалось, что шведская агентурная сеть была еще более разветвленной и глубоко запущенной, чем мы думали. Масштаб измены просто не укладывался в голове. Это была настоящая «пятая колонна», готовая в любой момент воткнуть нож в спину.

Я сидел на этих допросах, слушал всю эту грязь, и во мне бились два чувства. С одной стороны, омерзение и ярость на этих людей, предавших свою страну, народ, Государя. А с другой — какое-то тяжелое, гнетущее чувство понимания, что зло многолико и может принимать самые неожиданные формы.

Когда очередной допрос Гамильтон закончился, и ее, рыдающую, увели конвоиры, Брюс долго молчал, уставившись в одну точку.

— Вот так-то, Петр Алексеич, — произнес он тихо. — Такова цена… Чем выше мы строим, тем больше охотников подкопать фундамент. И тем бдительнее мы должны быть.

Я ничего не ответил. Сил на слова уже не было. Бездна, в которую мы заглянули, все еще стояла у меня перед глазами.

Прошло несколько дней, основные нити заговора вроде как распутали, круг главных фигурантов очертили, и Яков Вилимович потащился с докладом к Государю. Прихватил и меня с собой. Видимо, решил, что мой рассказ «с места событий» про трактир и планы диверсий на моих заводах добавит его словам красочности.

Петр Алексеевич принял нас в своем скромном домике, где он обычно обитал, когда бывал в Питере. Был он в простом рабочем армяке, волосы всклокочены, на лице — печать усталости: война и государственные дела отнимали все силы. Когда Брюс начал свой доклад, глаза Государя загорелись знакомым огоньком.

Яков Вилимович сухо сыпал фактами. Он рассказал про операцию по захвату Гамильтон и Штальберга (хотя ранее докладывал о ходе дела). Рассказал и про масштабы вскрытой шпионской сети (Царю уже не раз жаловались на «самоуправство» Брюса). Рассказал про имена, которые всплыли в показаниях и изъятых бумагах. По мере того, как он говорил, лицо Петра становилось все мрачнее. Он сжимал кулаки так, что костяшки побелели. Когда Брюс дошел до планов диверсий на Охтинских верфях и, особенно, на моих заводах в Игнатовском, упомянув про подрыв пороховых складов, Государь аж подскочил.

— Мерзавцы! — прорычал он, мечась из угла в угол. — Под самым носом! В сердце державы! Порох взорвать⁈ Да это… это измена почище всякой!

Потом он остановился передо мной, вгляделся в мое лицо, на перевязанную руку.

— А ты, Смирнов… орел! — его голос смягчился, но в глазах все еще плясали черти. — Не труханул, сам пошел на это дело. Головой рисковал. И ведь не зря, выходит! Уберег Отечество от беды немалой.

Я что-то промямлил в ответ, дескать, служба Государева, долг и все такое… Но он не слушал. Снова повернулся к Брюсу.

— Что с ними со всеми делать будем, Яков Вилимович? С этой… Гамильтоншей и прочей швалью?

— Ваше Величество, улики железные. Показания есть. Полагаю, надобен немедленный и гласный суд. Дабы другим неповадно было.

— Суд! — Петр так долбанул кулаком по столу, что