Инвестор. Железо войны (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит

Ну вот и шанс еще раз капнуть на мозги:

— Хосе, я же говорил вам, что военный — такая же профессия, как и другие. Вы же не поставите необученного человека слесарничать? И тем более нельзя ставить необученного в массовом производстве. Вам, если вы хотите чего-то добиться, необходимо учиться военному делу настоящим образом.

— Профессии нужны там, где что-то производится! — запальчиво возразил Хосе, резко повернувшись ко мне. — А военные ничего не производят!

— Смерть, Хосе. Они производят смерть. И побеждает тот, кто производит ее больше и лучше.

Как ни странно, этот демагогический образ заставил Хосе задуматься.

— Война быстро учит, но лучше готовиться заранее, — поддержал меня Махно.

— Да где же ее взять? — вскинул руки Хосе. — Может, куда в Латинскую Америку…

Он помолчал, а потом, хитро улыбаясь, предложил мне:

— Никарагуа! Там генерал Сандино бьет ваших!

— Каких это «наших»?

— Американцев! — торжествующе засмеялся Хосе.

Эпопею выпихивания из Никарагуа оккупационных американских войск я отслеживал по газетам, основные события вроде бы завершились и на горизонте замаячило соглашение о примирении сторон. Но два фактора ставили крест на этом направлении: уже прозвучавшее имя командующего Национальной гвардии Анастасио Сомосы и малярийные болота. Но практика, как верно говорил Махно, нужна, и я знал, где можно отличиться.

— Хосе, если вы соберете тысячу человек, как краснорубашечников Гарибальди, я обещаю вооружить их и доставить туда, где они смогут защищать слабых и драться против империализма. Только отбирайте с умом, на войне нужнее драчуны, а не активисты.

Махно в дополнение рассказал о своих товарищах — кто стал бойцом, командиром, кто не смог и занимался делами Культпросвета Повстанческой армии. А Хосе, кажется, вовсю крутил эту новую для него мысль — научиться воевать за чужой счет, и только слушал, без своих обычных восклицаний и вопросов.

Выдернуть его из задумчивости удалось только на обратном пути — да, Хосе тоже считал, что буржуи должны по жизни и поездки на «Испано-сюизе» принимал без какой-либо благодарности.

— Скажите, Хосе, а почему ваши товарищи так настроены против участия в выборах?

— Выборы это фикция, а мы за прямое действие!

— Но вот Махно не только участвовал в выборах, он сам создавал Советы…

— Да, товарищ Нестор рассказывал, Но Кортесы не Советы, это буржуазная говорильня, а не орган трудящихся! Мы же делаем революцию на площадях, а не в мягких креслах депутатов!

Такое впечатление, что вирус «испанки», шарахнувшей по миру лет десять с небольшим назад, был вовсе не гриппом — люди заразились фанатизмом. Неважно, каким — правым или левым, что фашисты, что коммунисты, что анархисты или националисты не приемлют иных мнений и склоняются к простым решениям типа «Нет человека — нет проблемы». И это пугало меня больше, чем внутренние противоречия в разношерстном лагере сторонников республики.

— Но сейчас вам легче, чем при короле или Ривере?

— Да, конечно. Свобода агитации, амнистия, отделение церкви от государства…

— А вам не кажется, что правые выиграют следующие выборы?

Хосе возмущенно принялся излагать причины, по которым этого никогда не произойдет — революционный народ, сила трудящихся и все такое. Излагал он довольно долго, но машину тряхнуло на повороте, Хосе клацнул зубами и замолчал. Впереди отчетливо хмыкнул Ларри — похоже, он заложил резкий вираж специально.

— Вы думаете, что расклад сохранится?

— Тха, — выговорил непонятное Хосе, сосредоточенно определяя, насколько сильно прикушен язык.

— Но церковь ведь против республики, да?

Хосе предпочел кивнуть.

— А республика дала право голоса женщинам, — вкрадчиво продолжил я.

Филиппику о правах и свободах Хосе не произнес — видимо, все-таки сильно прикусил.

— Это несколько миллионов избирателей, в подавляющем большинстве католички, — выдал я полученную от каноника информацию. — Патеры охмурят женщин, женщины проголосуют за «католические» партии, весь расклад псу под хвост. И совершенно демократическим образом консерваторы, правые и монархисты вернутся к власти, чтобы задушить реформы…

Не знаю, промолчал он из-за языка или оттого, что задумался, но я надеялся на последнее. Миллион не голосующих сторонников CNT — это колоссальная сила, если бы не догматические закидоны, все могло пойти иначе.

Тяжело с ними, с Цезарем и то проще — ему все эти команды «ко мне-место-апорт» вообще не вперлись, но он снисходительно их выполнял. Типа «Давай я лучше волка загрызу! Нет волка? Ну ладно, давай сидеть-лежать-рядом…» Такое впечатление, что он умнее многих.

Под конец недели Сурин выкатил танк. Настоящий. С броней и даже пушкой, но пока деревянной. Алексей сиял, как начищенный пятак, но слегка поблек, когда я озвучил цифру — сто двадцать-сто тридцать машин в год. «Скока-скока?» — читалось на его круглом лице. Прикинул я так — Советский Союз поставил Испании то ли триста, то ли триста пятьдесят танков, у нас впереди четыре года, часть продадим, вот и получится адекватное количество.

На радостях я облазал всю машину и чуть ли не целовал броню, но как всегда в самый неподходящий момент до меня дозвонился Панчо из Барселоны:

— Срочно приезжай, по телефону говорить не буду.

Блин, что там стряслось? Пожар, наводнение, мятеж?

Рванул на аэродром как был, в заводском. Промелькнули мимо только-только сданный «Дом пионеров» и стройка теплоэлектростанции, куда тянули пути для вагонов с углем, с нами напросился лететь Сева — чтобы от неба не отвыкнуть, и через несколько часов мы сели уже не в Эль Прате, а северней, на заводской полосе вдоль той самой речки Льобрегат.

Встречали меня радостный Белл и насупленный Панчо. Ларри привычно занял место водителя, Панчо сел ко мне, а остальные отправились на его машине.

— Что случилось?

— Ночью пытались украсть документы из КБ. Охрана хотела задержать, похитители открыли огонь.

— Блин…

— Обоих застрелили, у нас потери один убитый и один раненый.

— Кто, неизвестно?

— Предварительно коммунисты.

Мать моя женщина… А этим-то что потребовалось? Испанской компартии мои разработки ни к чему, значит… значит Коминтерн или советская разведка. Но у них и так «режим наибольшего благоприятствования»! Нахрен они полезли ночью?

В раздражении накропал длиннющую телеграмму в Париж, где высказал Кочеку все, что я о таких методах думаю, и чуть не сорвался на Белла. А то что он ходит веселый, когда тут такие дела!

— Jefe, у нас готов прототип, завтра начинаем пробежки и подлеты.

А вот это здорово, возьму Габи на аэродром — кино и рестораны ее не очень интересуют, а в здешнем театре уже я зверею, слишком уж провинциально.

Прототип в широких «лаптях» подрагивал обшивкой из перкаля, а рядом изнылся Сева — пустите да пустите за штурвал! Будь это У-2, я бы, может, и согласился, но в летчики-испытатели Севе пока рановато. В качестве утешения посадил его за радиостанцию — Белл ухитрился впихнуть передатчик на прототип. Как по мне, то зря, пилоту сейчас надо на машине сосредоточится.

Самолет гляделся несуразно, наверное, из-за обтекателей шасси, но рулил по взлетке исправно, через полчаса Белл дал команду на взлет. Счастливый Сева в наушниках репетовал ее в микрофон и «недокобра» двинулась на старт.

Габи зачарованно смотрела, как сделанная ее учениками машина разбегается, отрывается от земли и кружит над аэродромом. Сева вывел переговоры на динамик и мы вслушивались в доклады пилота — все отлично!

Когда самолет сел, докатился до нас и замер, Белл удовлетворенно заметил:

— С пулеметами все нормально, дальше будем пробовать с макетом пушки.

— Пушки? — Габи повернулась ко мне окаменевшим лицом.

— Это же истребитель, — попытался я придержать ее за локоть, но она вырвала руку.

— Заказ военного министерства? — почти зашипела она. — На самолет заказа не было! Ты все мне врал!