Гагарин: дорога на Марс - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

восемьдесят пять градусов по Цельсию. Ни один живой организм Земли его не выдержит. Но это температура лунной породы, но не пространства, её вообще нет как таковой, потому что нет и атмосферы, летают несколько считанных молекул на кубометр. То есть практически ничего. Термометр, как это ни смешно звучит, показывает температуру термометра, поскольку нет теплообмена. Если раскрыть стекло шлема скафандра и выпустить воздух, человек не погибнет мгновенно. Конечно, воздух выйдет, лёгкие перестанут получать кислород, и через короткое время начнётся удушье. Но глаза не вылетят из глазниц, как любили изображать в старой фантастике. Пятнадцать-двадцать секунд космонавт наверняка сохранит сознание и способность двигаться. На солнце стократ хуже, тоже из-за отсутствия воздуха. Поверхность оборудования нагревается кошмарно! Представь, один метр в тень — минус сто восемьдесят пять. Метр к солнцу — плюс восемьдесят пять! Перепад на одном метре! Об этом помнишь всегда, чувствуешь, насколько чужд и недобр этот мир человеку. Нас там никто не ждёт и ничем не поможет. Мы на Луне — силой мысли и воли, вопреки сопротивлению природы. Потому каждый шаг опасен. В таком напряжении живёшь полгода, привыкаешь к нему, но оно не отпускает.

— Да… записала. Ещё пару штрихов отсебячины, и получится… убедительно.

— Добавь к этому жёсткое космическое излучение, бомбардирующее космонавта ежесекундно во время работы в скафандре вне станции. Его не чувствуешь, но о нём знаешь. Возвращаясь в подлунный отсек, снимаешь скафандр и видишь, сколько хлебнул радиации. Конечно, она выводится, мы не выходим за грань, считающуюся безопасной… Тем не менее, там не просто враждебная среда за тонкой тканью скафандра, она проникает к телу ионизированными частицами.

— Впечатляюще…

— Брось, сама всё знаешь, я только перекручиваю общеизвестное в беллетристику. И вот среди внеземного безумия, тянущегося месяцами, вдруг обнаруживается нечто, вообще выходящее за рамки каких бы то ни было здравых представлений о действительности. Нас спрашивают: почему мы тотчас не сообщили американским партнёрам об открытии инопланетной постройки? Да и ЦУП узнал не сию секунду! Когда увидел подо льдом квадрат геометрически правильной формы, первая мысль: не схожу ли с ума от психической перегрузки. Ковалёнок, когда ему сказал, натурально заподозрил меня в том же. Лично проверил. И вот стоим с ним над саркофагом, оба в ахрене… Ну, ты подберёшь литературное слово. Оба не верим своим глазам. Потом подключился остальной состав «Засядьки», не буду же я один колупать лёд — подхвачу лучевую болезнь. Тем более нужно отыскивать и проверять испытуемые марсоходы, перевозить лёд на гидролизную установку, времени категорически не хватает. Занят постоянно, а стоит сделать паузу на минуту, чтоб передохнуть, и воображение улетает туда, к чёрному грёбаному квадрату Малевича, лишнее вычеркнешь, мысль бьётся как птица в клетке — это невероятный выверт природы или всё же то, во что невозможно поверить.

— А когда нашёл картину?

— Тоже не сразу. Уже и американцы побывали, облазили-обмерили, охренели не меньше нашего. И как-то под окончание смены… Не знаю, это предчувствие какое-то или интуиция, вдруг… не знаю как сказать. Ощущение, что из саркофага кто-то на меня смотрит. Жутко — до нервного поноса. Можешь написать, нервы шалят, воображение разыгралось, ведь каких-либо там излучений — ноль. Приборы регистрируют обычный фон, не более, чем в кладовке станции. А я готов побиться об заклад — там что-то есть. Душой чую.

— И ты выключил освещение.

— Так оно уже убрано было. Выключил вдобавок приёмник радиостанции, чтоб не отвлекал. И шагнул в непроглядный мрак.

— Воображал, что на тебя кто-то бросится из него?

Андрей сидел, откинувшись на стуле, и смотрел в пространство невидящим взглядом. Точнее — видящем, но не комнату, а странный подлунный склеп в своём недавнем прошлом.

— Казалось, что-то мелькает в темноте. Включил фонарь, готовый к чему угодно. Да — и к отражению нападения. Но… Только линии на стене. Они не только микрорельефные. Не знаю, как объяснят учёные, возможно, чем-то покрыты, отражая или преломляя свет видимого человеком спектра. Методом ненаучного тыка я выяснил, что картина видна только при освещении единственным точечным источником.

— У меня самой мурашки по коже!

Лариса исчёркала несколько листиков. Даже язык высунула как прилежная первоклашка на уроке чистописания.

— В общем, всё. Снова вызвали американов, те восхищались и кудахтали, бросились исследовать технику нанесения рисунка и остальные внутренние стены. Но я и так перебрал время вне станции… Больше ничего интересного.

— Да и рассказанного — более чем. Завтра включу персоналку и начну набирать текст. А пока Юрочка не проснулся… Иди ко мне!

Семейная идиллия, перемешанная с постоянными медобследованиями, продолжалась ещё недели две, после чего Андрея, как и предрекала мама, взял в оборот отец. Влепил без предисловий:

— Мне срочно нужна твоя помощь, сын. Знаю, отпуск не использовал, вам полагается поездка в Форос на реабилитацию и прочие нежности. Но мне некого больше просить.

Вообще, сам стиль общения, при котором Андрея забрала из Звёздного и привезла на Старую площадь цековская «волга» с гэбешной охраной, настраивал на то, что это скорее разговор не отца с сыном, а генерал-полковника с подполковником, родственные отношения лишь добавляли доверия.

— Я, конечно, рассчитывал на Крым. Но если надо…

— Не просто надо — необходимо.

— Слушаю.

— Ты сейчас сдашь экстерном выпускные в академии имени Жуковского и получишь второе высшее образование, аэрокосмическое инженерное. Неделя сроку, я позвоню им, чтоб собрали комиссию. Для будущих дел мне необходим инженер с профессиональным дипломом.

— За неделю подготовиться к госам⁈ Может, лучше сразу опять на Луну?

— На Луну очередь желающих. А на должность моего особо доверенного представителя — ты один.

Он не привёл аргумент «и не загоняй меня до инфаркта», но и так ясно — отец трудится на износ. Отказать в помощи — укоротить ему жизнь.

— Хорошо. Сегодня же обкладываюсь учебниками. А потом?

— Потом… «Аэлита» улетела, и если даже что-то пойдёт криво, я особо ни на что не повлияю, всё зависящее от меня сделано. Так что, несмотря на событие номер один — полёт на Марс, нужно бросить максимум сил на перспективные направления, несколько ущемлённые из-за марсианской и лунной программ. А я не могу.

— Что-то случилось?

— Случится! — Гагарин опёрся локтями на стол и обхватил голову. — Ты же знаешь, я возглавляю комиссию ЦК по межнациональным конфликтам. Почто сто процентов времени в ближайшие полгода уделю ей. Перед тем, как раскрою главный секрет, он такой, что даже Шкабардня не знает,