Спросите Сталина. Честный разговор о важном сегодня - Игорь Станиславович Прокопенко

И широкая грудь осетина.

(1933 год)

Мандельштам – очень талантливый поэт! Поэтому и стихотворение получилось талантливое. По сути, политический памфлет. Вот он, настоящий протест!

Однако в создании этого антисталинского памфлета есть нюанс. Историки и сейчас спорят, зачем Мандельштам его написал. Он не был борцом со сталинским режимом. Более того, сразу испугавшись написанного и прочтенного коллегам, Мандельштам оправдывался и просил прощения. А потом «в компенсацию» написал Сталину хвалебную оду.

Когда говорят об акте гражданского мужества Мандельштама, всегда цитируют стихотворение про «кремлевского горца». И никогда – его хвалебную оду. Но история должна быть объективной. Поэтому мы считаем важным процитировать и хвалебное стихотворение. Итак, это тоже Мандельштам и тоже про Сталина:

Ода Сталину

[…]

…Он свесился с трибуны, как с горы,

В бугры голов. Должник сильнее иска,

Могучие глаза решительно добры,

Густая бровь кому-то светит близко,

И я хотел бы стрелкой указать

На твердость рта – отца речей упрямых,

Лепное, сложное, крутое веко – знать,

Работает из миллиона рамок.

Весь – откровенность, весь – признанья медь,

И зоркий слух, не терпящий сурдинки,

На всех готовых жить и умереть

Бегут, играя, хмурые морщинки.

[…]

Что можно сказать после прочтения этой хвалебной оды? В этом случае талант Мандельштама покинул, все вышло фальшиво, бездарно, плохо.

История ареста Мандельштама известна. После того, как он прошелся по коллегам и знакомым и прочитал им стихотворение про «кремлевского горца», один из коллег донес об этом в органы. Органы приехали с обыском, изъяли рукопись, Мандельштама вначале арестовали, а потом отправили в ссылку в Пермский край.

Принято считать наказание, которое получил Мандельштам, преступлением сталинского режима против талантливого поэта. Однако, объективности ради, заметим, что, во-первых, даже с позиций сегодняшнего дня Мандельштам совершил уголовно наказуемое деяние. Он публично оскорбил (дискредитировал) первое лицо государства. Сегодня иные блогеры идут по уголовной статье «за дискредитацию» и за меньшие «заслуги».

А во-вторых, не нужно забывать, что за окном – кровавые 1930-е годы. Возможно, наш вывод может показаться неожиданным, но по такой «горячей» статье, да еще в 1930-е годы, даже не тюрьма, а ссылка – это наказание, мягче которого не придумаешь.

Однако об аресте и ссылке Мандельштама Бухарин сообщает Сталину лично. И Сталин отвечает:

«Кто дал им право арестовывать Мандельштама? Безобразие…»

Странно, правда? В связи с этим возникает вопрос.

Имел ли Сталин отношение к аресту Мандельшатама?

Чтобы ответить на этот вопрос, продолжим читать письмо Бухарина. В нем есть следующая приписка:

«P. S. О Мандельштаме пишу еще раз, потому что Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста М[андельштам]а и никто ничего не знает».

Итак, в деле возникает новый персонаж, известный поэт Борис Пастернак. О чем говорит эти приписка?

• Во-первых, о том, что поэты такого масштаба, как Мандельштам и Пастернак были «на короткой ноге» с представителями власти. О них и их проблемах знают все кремлевские обитатели – и Бухарин, и Сталин в том числе. Потому Бухарин сообщает Сталину не только об аресте «наблудившего» Мандельштама – как известного Сталину человека, но и о том, что другой, не менее известный Сталину поэт Пастернак от этого «в умопомрачении».

• Во-вторых, мы уже знаем продолжение истории.

Что делает Сталин после получения этой записки? Разобравшись с делом Мандельштама (об этом понятно из последующего разговора), он звонит Пастернаку. Разговор состоялся 13 июня 1934 года. Стенограммы не существует, однако сохранилось множество пересказов этого разговора в воспоминаниях современников. Нам показалось, что правильнее всего привести интерпретацию, которую дала жена Мандельштама, почти полностью записанную с ее слов:

«С первых же слов Пастернак начал жаловаться, что плохо слышно, потому что он говорит из коммунальной квартиры, а в коридоре шумят дети. В те годы такая жалоба еще не означала просьбы о немедленном, в порядке чуда, устройстве жилищных условий. Просто Борис Леонидович в тот период каждый разговор начинал с этих жалоб. Мы с Анной Андреевной тихонько друг друга спрашивали, когда он нам звонил: “Про коммунальную кончил?” Со Сталиным он разговаривал, как со всеми нами.

Сталин сообщил Пастернаку, что дело Мандельштама пересматривается и что с ним все будет хорошо. Затем последовал неожиданный упрек, почему Пастернак не обратился в писательские организации или “ко мне” и не хлопотал о Мандельштаме. “Если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь”…

Ответ Пастернака: “Писательские организации этим не занимаются с 27 года, а если б я не хлопотал, вы бы, вероятно, ничего бы не узнали…” Затем Пастернак прибавил что-то по поводу слова “друг”, желая уточнить характер отношений с О. М., которые в понятие дружбы, разумеется, не укладывались. Эта ремарка была очень в стиле Пастернака и никакого отношения к делу не имела.

Сталин прервал его вопросом: “Но ведь он же мастер, мастер?” Пастернак ответил: «Да дело не в этом…» “А в чем же?” – спросил Сталин. Пастернак сказал, что хотел бы с ним встретиться и поговорить. “О чем?“ “О жизни и смерти”, – ответил Пастернак. Сталин повесил трубку»[93].

Надо сказать, что существует около двенадцати версий этого разговора. Однако от версии Надежды Мандельштам они отличаются только нюансами. Поэтому можно говорить о достоверности изложения. Из разговора понятно, что атмосфера в творческих кругах того времени была довольно склочной. Отсюда и смакование «коммунальной» темы Пастернака со стороны подслушавших разговор Анны Ахматовой и литератора Георгия Шенгели. Сходятся же все разные версии этого разговора в главном:

• во-первых, Сталин сообщил Пастернаку, что дело Мандельштама пересмотрено и тот будет освобожден;

• во-вторых, Сталин действительно упрекнул Пастернака в том, что тот не вступился за Мандельштама;

• в-третьих, Сталин спросил Пастернака, Мандельштам – мастер своего дела или нет. И Пастернак не ответил.

Существует распространенное толкование этого разговора – мол, манипулятор Сталин «сам посадил, сам позвонил, сам отпустил». Возможно, так и было. Однако, согласитесь, уж очень много канители и лишних «телодвижений» в таком варианте развития событий.

Зачем Бухарину нужно было писать свое письмо, если предположить, что Мандельштама посадили по приказу Сталина? Такого «шила», как личное указание Сталина, в 1934 году уже было не утаить. Разговор Сталина с Пастернаком – вообще сплошная канитель. Однако главный аргумент в пользу того, что Сталин, скорее всего, не имел отношения к аресту Мандельштама, – это то, что дело было действительно пересмотрено по указанию вождя, и Мандельштам вышел на свободу.

Именно поэтому мы склонны предполагать, что арест