Вор весны - Кетрин Макдональд

— Какой сегодня день? — резко спрашиваю я.

— 23 декабря, а что?

Два дня до Рождества. Не могу поверить, что праздник подкрался так незаметно. Внезапно у меня возникает тоска по рождественским календарям, по тому, как я набивала рот дешевым шоколадом и в спешке отсчитывала дни.

— Я так понимаю, фэри не праздную Рождество?

— Нет, но я в курсе обычаев, — он смотрит на меня. — Хочешь что-нибудь устроить?

Рождество — не Рождество без недель подготовки, без приготовления еды на пятьсот человек, без поедания индейки целыми днями, просмотра телевизора, настольных игр и съедения столько мясных пирогов и крема из бренди, что можно лопнуть.

Рождество — не Рождество без одинаковых чулок от Папы-и-Сефи, рождественских носков, домашних крекеров и ужасного, отвратительного пения дяди Пола, или без бабушкиных джемперов, или шоколадного пудинга тети Имоджен, или без моего кузена Генри, играющего на каком-нибудь новом инструменте, который ему кто-то купил.

Без семьи — это не Рождество.

— Это будет не то же самое, — говорю я ему. — Думаю, я буду скучать по всем тем вещам, которые делала слишком часто. Наверное, лучше его пропустить, да?

Он кивает, но не выглядит убежденным.

Два дня спустя, когда я просыпаюсь рождественским утром, на кухне не поет бабушка. Нет ни папы, готовящего блинчики с клюквой и мармеладом, ни теплого, волнующего аромата свежеприготовленного шоколада, поднимающегося по лестнице. Нет ни елки, но подарков. Нет матового оконного стекла. Окон нет.

Заколдованный потолок надо мной озаряет рассвет, но сегодня он выглядит тонким и плоским, как бумага.

В мою дверь стучат.

— Персефона? Ты не спишь?

— Я почти… на 80 % проснулась. Этого хватит?

— Ты одета?

— Более-менее, — говорю я, натягивая шелковый халат, прежде чем открыть дверь. Глаза Аида расширяются, при виде моего наряда, и я надеюсь, что мое лицо не выдаст удовольствия от его реакции.

Он выглядит очень… нервным.

Я наслаждаюсь этим.

— Что? Я прикрыта.

Он криво улыбается, оправляясь от удивления.

— Действительно. Я хочу тебе кое-что показать. Тебе нужно одеться потеплее, — его руки скользят по моим плечам, почти не касаясь. — Могу я?

— Конечно.

— Он щелкает пальцами, и я оказываюсь в толстых, подбитых мехом сапогах, тяжелом парчовом платье и изысканном красном пальто, которое развивается, как плащ. Я выгляжу как более старая, зачарованная версия Красной Шапочки.

— О, мне уже нравится, к чему все идет, — ухмыляюсь я, поворачиваясь.

Аид восхищается мной, повернувшись, я замечаю, что его взгляд прикован ко мне.

— Да, и мне, — он пятится к двери, ведущей в сад, к нему возвращается уверенность. — А сейчас, знаю, ты сказала, что не хочешь заниматься всеми этими рождественскими делами, потому что странно делать это без своей семьи, но мне показалось неправильным полностью избегать этот день, поэтому я подумал… Я подумал, может, мы могли бы попробовать сделать то, чего ты никогда раньше не делала на Рождество.

— Я заинтригована, — говорю я, подходя к нему.

— В любом случае, я подумал… что ж, дам тебе посмотреть.

Он открывает двери, и на меня тут же налетает ветерок, кусая мою обнаженную кожу. Меня встречает белый покров.

Я переступаю порог. Я — Люси, роющаяся в шкафу, ребенок, заблудившийся в стране фэйри. Все укрыто идеальным рыхлым снегом, все деревья покрыты сверкающим белым льдом. Все, кроме ели в центре.

Мои шаги хрустят по лесному покрову, и я крадусь вперед в полном изумлении.

— Я подумал, у тебя, наверное, никогда раньше не было белого Рождества, — говорит Аид. — Так что, надеюсь, это не…

Он останавливается, когда видит мое лицо. Я знаю, что мои глаза блестят. Я могла бы солгать ему и сказать, что это из-за холода, но это не так. Все из-за чистой красоты вокруг и того факта, что это он приложил усилия. Все это — ради меня.

Мои пальцы скользят по ветвям деревьев, руку осыпает мягкий снег. Это самое великолепное очарование из всех, которые я когда-либо видела.

— Мне очень жаль, если я что-то неправильно понял. Я могу в мгновение ока заставить все это исчезнуть…

Он поднимает пальцы, но я протягиваю руку, чтобы остановить его.

— Нет, нет. Все идеально.

— Тогда, слезы…

— Оказывается, люди могут плакать из-за того, что что-то настолько красиво. Ты знал?

— Да. Знаешь, у фэйри нет иммунитета к красоте. Можно подумать, что мы привыкли к ней, но это не так.

Он встряхивает своей прекрасной копной темных шелковистых волос, и, клянусь, он действительно блестит.

Ненавижу это. Глупый, красивый мальчик.

— Ты когда-нибудь плакал потому, что что-то было просто слишком красивым? — спрашиваю я. Я ожидаю, что он отшутится чем-то вроде «каждый день, когда смотрю в зеркало», но его следующие слова пугают меня.

— Нет, — говорит он, — но я плакал от желания, чтобы было что-то подобное.

За выражением его лица скрывается тихая печаль, и я думаю обо всех тех случаях, когда он избегал говорить о любви или отказывался рассказывать мне о своем первом поцелуе. Была и еще одна рана, не связанная с его матерью и предательством Эметрии. Более простая, но столь же жестокая,