Птица-жар и проклятый волк - Полина Бронзова

— Говорил я зверя отпустить? — недобро вступил он в беседу. — Говорил, беда выйдет?

— Велика беда! — насмешливо откликнулся Первуша и опять лёг, закинув руки за голову.

— Всё ты нам испоганил этим зверем, паскудник!

Шагнул Тишило к Первуше, да и пнул его. С того мигом веселье слетело, откатился на четвереньки, выплюнул травинку и медленно поднялся.

— Вы-то ушли, потому как мы помогли! — закричал на него Тишило, багровея. На его шее вздулась жила. — Как чуял, быть лиху, коней приглядел! Бочки у ворот мы раскатили, погоню задержали, не то бы вас и сцапали, двоих оставил следы заметать, а ты — велика беда?

Первуша только недобро усмехнулся, смолчал.

— Да теперь-то все знают, что медведя люди свели, а не сила нечистая! — подступая со сжатыми кулаками, продолжил Тишило, которого эта усмешка лишь пуще раззадорила. — Теперь-то и прочие наши затеи припомнили, ищут нас, а как сыщут, тут нам и конец. Тебя-то, дурня, на торгу хорошо разглядели — ну, почто пёр на рожон?

— Это горе не беда! — прищурясь, ответил Первуша. — Ведь не изловили, а ежели так, мы, может, вовсе и не люди были. Надобно слухи пустить по корчмам, а как они разойдутся, народ и сам поверит, будто видал у кого из нас копыта с рогами, а то и хвост. Да впредь не вздумай меня пинками потчевать, не то не погляжу, кто ты таков, по шапке хлестну!

Тишило тут сам отвесил ему оплеуху.

— Заткни хайло онучей! Ишь как затявкал, собачий сын! Не изловили, так изловят — слыхал, может, кони проскакали? То за нами погоня, и встали уж с одного конца дороги, встанут с другого, да поутру навстречь друг другу пойдут. Попались мы, как вошь во щепоть, да всё через тебя! Ишь, медведя ему захотелось!

— Да ты уж у меня в зубах навяз, — процедил Первуша, белея, и тронул ушибленную щёку. — Стар ты, так у печи бы сидел, кости грел. Никакого с тобой веселья! Не пора ль тебе на покой?

Никто и глазом не успел моргнуть, схватились они за ножи. Подобрались оба, закружили, будто звери. Вот-вот друг в друга вцепятся.

— Будет вам, будет! — заголосил Пчела, встревая между ними. — Худое затеяли, худым и кончится! Нам бы думать, как живыми выбраться…

— Отзынь! — зло крикнул Первуша и оттолкнул его не глядя. Но тут и другие встали, осмелев.

— Не будет добра, коли меж своими вражда! — протягивая руки, с мольбой сказал Морщок. — Уймитесь!

Первуша, не опуская ножа, зверем оскалился:

— Ежели за кем одним из нас идти придётся, кого выберешь?

— Да я уж… — пробормотал Морщок, отступая и всё не сводя глаз с лезвия, на котором плясал рыжий отсвет костра. — Тишиле-то в верности клялся, известно… Славный ты парень и мне будто брат, да ведь Тишило-то голова…

— А ты? — с каким-то страшным смехом, блеснув глазами, развернулся Первуша к Лаптю. — Ты? — спросил он у Хмыры и, наконец, поглядел на Завида. — Ты?

Завид сглотнул вставший в горле ком, но тот никуда не делся. Промолчал, и все смолчали. Первуша тут переменился в лице, вмиг заострились его черты.

— Что же, я понял, — прошипел он. — Вот какова верность ваша! А ведь без меня не взяли бы богатой добычи, у Тишилы-то выдумки только и хватает, что кур тащить!

Стоит Первуша, зверем глядит, пальцы стиснул так, что побелели, нож в руке подрагивает. Тишило кинул быстрый взгляд на верёвки — может, прикажет его вязать, а может, и что похуже.

Кто знает, чем бы дело кончилось, только разнёсся над лесом звон, точно молот ударил по наковальне. Все притихли, и тут вдалеке раздался грохот да лязг, будто телега катится неторопливо, да что-то в ней этак звякает.

— Что за притча? — пробормотал Тишило. — Надо бы поглядеть.

Переглянулись мужики, чуть остыли. Ножи убрали, а только кидают друг на друга такие взгляды, что ясно: того, что случилось, друг другу не спустят, не позабудут.

Прокрались они к дороге. Глядят — что такое? — катится бочка сама собою. Дорога-то уж темна, а бочку точно солнце озаряет, и гремит в ней что-то, позвякивает.

— Вот так чудо! — ахнул Пчела. — Да это ж кладовик взаправду нам явился! Бочка-то златом, серебром набита — хватай её, братцы!

— Не ловушка ли? — с тревогой спросил недоверчивый Хмыра, морща лоб. — Нынче бы самим ноги унести.

— Да упустим, упустим! — не в силах устоять от нетерпения, воскликнул Пчела и поглядел на Тишилу, ожидая, что тот решит.

Тишило, вскинув голову и раздувая ноздри, миг или два смотрел на бочку и махнул рукой.

— Добро! Возьмём злато, да здесь и схороним. После за ним вернёмся.

Сказавши так, он поглядел на Первушу, и взгляд его не предвещал добра. Должно быть, оттого Первуша, почуяв что-то, не торопился вперёд, а попятился.

Остальные же высыпали на дорогу и, напрягши все силы, кое-как остановили бочку. Она всё пыталась катиться, будто что-то незримое толкало её вперёд, и пятеро мужиков едва сдюжили.

— Да бей же её, бей! — прохрипел Тишило, упираясь подошвами в камень. — Уйдёт, не то и вовсе под землю провалится… Ломнись, ребята!

Завид глядел издали, не осмеливаясь подойти. Может, в бочке и золото, да ему, как всегда, ничего не достанется. Была охота лезть, если не знаешь, чем расплатишься.

Морщок ударил ногой по донцу, но выбить не сумел. Тогда Тишило закричал:

— Держите, держите!

Суетясь, он забежал сбоку, взял железный прут, что висел у него на поясе, сунул в щель меж досок и приналёг.

Сперва ничего не вышло. Затем раздался треск; бочка поддалась, щель расширилась, и сноп золотого света вырвался из неё. Завид подумал было, то горит колдовское золото…

В тот же миг мужики закричали. На Хмыре занялась пламенем рубаха, он отскочил, взмахнув руками. Морщок вертелся и бил себя по голове, загоревшейся тоже — все разбойники вспыхнули как трут, и лом у Тишилы в руках раскалился докрасна, а из бочки, брошенной ими, всё лился свет.

Завид наскоро огляделся в поисках лапника — хоть бы чем сбить огонь! Не найдя, вцепился в еловую ветку, да пока её отломишь…

Тишило упал на землю, рыча от боли, но огонь не отвязывался, не гас. Так, сколько-то прокатившись по дороге, он застыл, скребя пальцами землю. Другие, обезумев, кинулись кто куда. Они наталкивались друг на друга, падали, ползли, выли.

— Погибаю! — простонал Хмыра, уже весь пылая. — Погибаю!

Охваченный огнём, ничего не видя, он добрёл до края дороги, на миг застыл у обрыва и упал с коротким вскриком, раскинув руки.

В