На распутье - Леонид Корнюшин

— А не явятся ко мне — явлюсь сам к ним, да не один — с народом. Так и реки!

Угроза подействовала. Как только монах передал то, что велел патриарх, первым поднялся дьяк Грамотин:

— Надо, бояре, иттить!

Салтыков сказал:

— Треба скорей решать, а то, не дай Бог, обидится пан гетман!

Великий старец встретил бояр, стоя посередине Крестовой палаты, негодующе пробежал глазами по их холеным лицам, впился зрачками в коротко подстриженную бородку князя Федора Мстиславского.

— Владыко! Отче и государь наш! — с пафосом выговорил Мстиславский. — Гетман Жолкевский прислал к нам пана Гонсевского. Гетман, любящий Русь, по доброй воле, ради спокойствия Москвы, просит дать согласие ввести его мирное войско в Новодевичий и расположить его по слободам.

— А Кремля он не просит? — уколол бояр Гермоген.

— А ты, может, желаешь, чтоб в нем засел тушинский вор? — прорычал угрозливо Салтыков. — Гетман Жолкевский идет в Москву доброхотом: он клянется уберечь ее от вора.

Гермоген, не веря им, стоял твердо на своем:

— Жолкевский — такой же вор и плут, как и самозванец! «Клянется уберечь ее от вора», а сам, хитрый и алчный, ничего не деет супротив самозванца. Наши же полки шлет на шведов; зловредный, замысливает захватить Москву, потому и лезет в Новодевичий да в посады, чтоб обложить ее со всех боков. Вы явились ко мне его пособниками. Прокляну! — заявил Гермоген. — Отдаете государство в руки ляхам!

Мстиславский доверительно дотронулся до руки его святейшества.

— Смягчись, владыко, над своими овцами, — сказал мягко, вкрадчиво, — ради убережения Москвы просим.

Гермоген, отдернув костистую руку, выговорил в зловещей тишине:

— Бога не обманете!

К патриарху сейчас же посунулся дьяк Грамотин:

— Коли гетман не войдет в Москву, куда нам, боярам, бечь, где спасаться, Москву ж заберет вор. Тогда, владыко, тебе придется держать ответ за такую погибель.

Шереметев, вынув из-под енотовой шубы свиток, прочитал сиплым голосом послание гетмана о воспрещении и всякого насилия, и грабежей в Москве.

Он еще не дочитал последней строки, как Гермоген строго стукнул посохом:

— Хитрому и зловредному пану не верю!

…Гонсевский меж тем пронюхал, что делалось на патриаршьем дворе, и вызвал к себе помощника.

— Поезжай и скажи, что гетман не поздней как завтра выступит против самозванца.

Но патриарх и послу Гонсевскому не поверил, и не отпускал от себя бояр.

— Верши дела божеские, а в наши, мирские — не суйся! — прокричал с негодованием Салтыков. — Тут наша, боярская воля.

— Другого выхода не маем, — поникло проговорил Андрей Голицын.

Патриарх остался непреклонен — согласия не дал.

В ночь с 20 на 21 сентября 1611 года войско гетмана вошло в Москву, бояре тихо отворили ворота Кремля.

Таким позором изменничества покрыла себя Семибоярщина.

IV

Гетман Жолкевский, не в пример иным магнатам и политикам, глядевшим на Россию как на государство варваров, хорошо понимал, что такое отношение погубит нелегкое дело покорения восточного исполина. Многоопытный и многохитрый гетман сидел в самом сердце России, в Московском Кремле, и, поступи он неосторожно, его поглотит эта безбрежная неразгаданная земля. Гетман Жолкевский не уставал внушать панам, воеводам и полковникам:

— Не злите русских. Силой русского не возьмешь. Дай ему маленькую награду, и тогда ты можешь снять с него нательную рубаху и даже шкуру, он сам снимет и все отдаст. Роздали подарки стрельцам? — обратился он к вошедшему помощнику.

— Все как вы, пан гетман, приказали, — ответил тот.

— Что говорят они?

— Я такого мнения, ясновельможный пан гетман, что им, псюхам, больше ничего не следует давать.

К гетману был вызван стрелецкий сотник Морозов.

— Купить нас вздумал, пан гетман? — спросил прямо и бесстрашно Морозов.

Гонсевский впился в его лицо своими маленькими оловянными глазками.

— Знай, перед кем стоишь, презренный москаль!

Жолкевский учтиво-доверительно взглянул на сотника.

— Кафтан и серебряный ларец получил?

— Мне от вашей милости ничего не нужно, — сказал с непреклонностью Морозов.

Полковник Струсь возмущенно вскинул голову.

— Я не в обиде, — продолжал свою хитрую игру Жолкевский.

— Если, пан гетман, не отсечете руки, а затем не сожжете на огне кухмистра, выстрелившего в икону Пречистой Богородицы, и не накажете другого литвина, силою взявшего из дома дочку купца в Замоскворечье, то я не ручаюся за стрельцов.

— Ты многого хочешь! — загрозился Гонсевский.

Вошедший Иван Салтыков, услыхав, набросился на стрелецкого сотника:

— Не в твоей власти вести речь от имени всех стрельцов. Забыл, перед кем стоишь!

— Не пришлось бы тебе самому, боярин, крепко плакать! — ответил ему Морозов.

— Велите от моего имени наказать виновных. Сотник Морозов прав. Пусть их накажут московские судьи, и, если приговорят к смерти, я не отменю их приговора. Поделом им, — согласился Жолкевский.

Когда Морозов ушел, Салтыков, раболепски изгибаясь перед гетманом, вымолвил:

— Вы, ваша ясновельможность, как само солнце, нету даже слов, чтобы высказать мое восхищение! Вами может гордиться великая Польша!

— Я также изливаю восторг и уповаю на то, чтобы дозволили сполнять поручения великого гетмана. — Андронов отмахнул поклон до самой земли.

Жолкевский не ответил на льстивые речи русских воевод и велел позвать князя Мстиславского, а когда тот появился, сказал:

— Нужно избрать нового начальника над стрельцами. Думаю, лучше пана Гонсевского мы не сыщем.

— Такого золотого пана поискать, — закивал услужливо Андронов.

Князь Мстиславский только пригнул голову в знак согласия.

— Я счастлив иметь таких верных и преданных друзей. Да пошлет нам всем свое милосердие Господь! Я в Москве надолго не останусь. Я должен ехать просить короля, чтобы он скорее прислал Владислава на царство, надо успокоить Московскую землю. — Жолкевский прикрыл белесыми веками глаза, дабы бояре не заметили высокомерной насмешки.

Стрельцов, раздав немало подачек, кое-как приручили. А они были главной силой, на которую, в случае восстания, можно было опереться. И гетман Жолкевский понимал, что, пока они не заручились поддержкой патриарха, нельзя быть спокойным, даже сидя в Московском Кремле.

Три дня подряд Жолкевский ездил в патриарший дворец, его неизменно встречал служитель канцелярии, тощий рыжий монах. Он учтиво кланялся гетману и говорил:

— Великий первосвятитель, владыко зело болен. Принять пана гетмана он не может.

Наконец гетмана пустили в покои патриарха. Гермоген сидел в маленькой келье, отдыхая перед всенощной.

— Вся Речь Посполитая благоговеет пред вашею мудростью. Примите, святой отец, строитель Русской церкви, мои заверения в такой дружбе, которая послужит нам всем во имя Бога и королевича Владислава.

— Мы учены истинной верой, но не глумливыми ересями, коих у вас так много. И молиться во имя королевича мы не будем. Бо за ним стоит сам католик-иезуит отец, король Жигмонт. Мы ни свою веру, ни свое государство вам не продадим. В лоно нашей веры греческого закона королевича ваши хитрые паны и сам король отпускать не думают. Вы хотите лестью и коварной хитростью изгубить Московское государство и нашу веру, осквернить дорогие нам святыни и уже много наших бояр одурманили, развратили и продолжаете поныне такую пагубу чинить, выдавая свои дела за истинное добро. Мы же им знаем цену. Россию хотел хитростью погубить зело великого ума папский нунций — Антоний Пассевино, но у него не вышло, и теперь, перебрав все средства и найдя лучшее — коварство, — взялись за подлое дело вы. Но тщетно: русских и их веру все же пряником не купишь! Вы, видно, еще не поняли, куда пришли и в каком высоком месте очутились!

V

Радные паны, как и следовало ожидать, забыли о клятвенном заверении гетмана упросить короля уйти из-под Смоленска. Теперь рыцарство даже слышать не хотело об этом.

— Если даже его величество король согласится снять осаду, то паны и рыцарство скорей лягут тут костьми, а вековечную свою отчину добудут! — кричал пан Хриштоф.

Перегнувшись через стол, Палицын спросил с насмешкой:

— Исконный русский град Смоленск — ваша вековечная отчина? Ты, радный пан, не потерял ли рассудок?

— Нам до гетманской записи нету дела, — заявил пан Ходкевич, — король выше гетмана Жолкевского. Его величество, пускай даже рухнет небо, отсюда не уйдет. А как Смоленск отдадите королю, то король наш расправится с вором и тогда со всем войском уйдет обратно в Польшу, а сына своего отдаст вам в цари. Такова его воля.