Охота на волков - Андрей Щупов

— Диалектика?

— Во-во!… И потом нас ведь с тобой ментами не назовешь. Мы из другой службы. Скорее уж — чекистской.

— Чистильщики.

— Что?

— Чистильщики, говорю!

— А хоть бы и чистильщики!… Раз закон не справляется, значит зовут дворников с метлами. Как иначе? Тайнае дипломатия тоже ведь с ядом в перстнях ходила. Где в бокал гадость подсыплет, где кинжалом ткнет. Потому как политика, Валь, — что твоя проститутка. И вашим, и нашим, а прежде всего — тем, кто сильнее и изворотливее…

Валентин зажмурился. Потолок исчез, но голос Баринова остался. Осталась его прямолинейная логика, прямолинейностью своей не упрощающая ничего!

Глава 10

Добрались они без приключений. Коротко поведав о происшедшем, Сергей притих и уже не трепыхался до самого города. Видимо, припекла рана и потеря крови. Ожил он, только когда Леонид открыл дверь своей квартиры и помог напарнику войти в прихожую. Но ожил не от заботливого участия друга, а от того, что увидел Ольгу. Да и Ольге было над чем поломать голову. Недоуменно изогнув красивые брови, в очередной раз сбежавшая от мужа своевольная дама переводила взгляд с Леонида на чумазого Максимова. В белом с блестками платьице с глубоким декольте, выглядела она просто замечательно. Иначе не встрепенулся бы боевым петушком ослабевший Максимов. Уставший от переживаний Леонид ни о чем уже не спрашивал и ничему не удивлялся. Так и не дождавшись вопросов, Ольга решила объяснить все сама.

— Вот… Снова выпорхнула из клетки. Ключик одолжила у деда Костяя. Сказала, что ты попросил.

Леонид тупо кивнул, замороженным голосом поинтересовался:

— Не знаешь, где тут у нас бинты?

— Бинты? У нас? — она чуть было не рассмеялась, но, присмотревшись к Максимову, обеспокоилась.

— А что с ним стряслось?

— Понимаешь, поранился он…

— Поранился я, — поддакнул Максимов. — Самую малость.

— Ого! — Ольга приложила ладонь к его пылающему лбу. — Да тебе, братец, и впромь плохо.

— Мне хорошо! — Максимов скосил глаза в сторону Леонида. — Такая фея — и у тебя, Логинов? Ты ничего мне не говорил! Боже мой, какая фемина!

Леонид криво улыбнулся, не очень естественно подмигнул Ольге.

— Бред. Всего-навсего бред.

— Если даже и бред, то бред из приятных! — она помогла Максимову опереться на свое плечо. — Говори, красавчик, говори!… А ты, Лень, поийди поищи бинты. Я тут у тебя еще не освоилась.

Леонид засуетился.

— Давай его пока на диван. Надо, наверное, воду, йод, еще что-нибудь?

— Выпить ему принеси, — посоветовала Ольга. — Стопочку.

— Фея! Самая натуральная фея! — Максимов крутил головой, изображая восхищение. С готовностью приобняв Ольгу, захромал в комнату. По пути сшиб локтем с полочки бутыль с усохшим цветком. — Я неловок, миледи, но это только сегодня. Завтра и послезавтра я — орел!…

С водкой в одной руке и йодом в другой вернулся Леонид.

— Сейчас поглядим, какой ты орел, — он встряхнул пузырек с йодом, посмотрел на просвет.

Сергей рухнул на диван, капризно произнес:

— Только пусть оперирует она. Как хирургу, Лень, я, уж прости, тебе не очень доверяю.

— Как же он так? — Ольга с ужасом взирала на залитую кровью брючину. Вдвоем с Леонидом они осторожно раздели Максимова. Сергей хорохорился, но по лицу его стекал пот. Даже рюмка «Столичной» не слишком помогла.

— Всю жизнь мечтал быть раненым, — бормотал он, — чтобы лежать в госпитале, позволять за собой ухаживать красавицам-санитаркам…

— Сколько ж из него вытекло, бедного!

Леонид пожал плечами. Ватным тампоном, смоченным в той же водке он занялся обработкой раны. Он не хотел, чтобы Ольга поняла причину происшедшего, но не гнать же ее было из квартиры. Вдвойне смущаясь ее присутствием, действовал он крайне неловко. Великодушный Максимов от комментариев воздерживался, но Ольга, понаблюдав за его суетливым врачеванием, решительно вмешалась.

— Кастрюлю с водой на газ! — скомандовала она. — Неси стрептоцид, если есть, ваты и еще бинтов!

Леонид подчинился. Это оказалось легче, чем он думал, и, уступив пальму первенства, он не почувствовал ни малейшей досады. Взяв командование на себя, Ольга разом избавила его от ложного смущения, от необходимости что-либо объяснять. Она без сомнения поняла, что ранение пулевое, но высказываться по данному поводу не спешила. Возясь с кастрюлями на кухне, Леонид продолжал слышать разглагольствования Максимова.

— Я не бабник, Олечка, поверь! Просто я ловец счастья. Ловлю сам и делюсь с другими. А как иначе? Такая уж верткая эта вещь, — не будешь ловить, не дождешься. Верткая вещь и дорогая.

— А при чем тут цена?

— Цена, Олечка, — всюду и при всем. Вспомни хотя бы Асоль, обманутую Грэем! Тоже, вероятно, была сначала на седьмом небе от счастья. И не догадывалась, симпатяшка, что это только товар авансом, что позже, о чем мы как-то не задумываемся и о чем не написал Грин, ей придется платить. Разочарованием, потоком слез — а как же! Ведь однажды она непременно поймет, что сказочный принц всего-навсего сметливый бизнесмен, что алые паруса куплены в торговой лавке, а в вычурном почтении окружающих таится обывательская насмешка. И кто знает, возможно, на этом разоблачении вся их великая любовь и рухнет.

— Боже мой, какой цинизм! Всякая порядочная женщина на моем месте должна была бы наградить тебя оплеухой.

— Оплеухой? Да разве поднимется рука? На увечного? И потом, женщины все равно чувствуют, что это не совсем так. Циник, да с изюминкой! Потому что мой цинизм — это прежде всего правда. Вечносладкие будни — это миф, одним вареньем сыт не будешь, и я всегда сообщаю об этом прямо. Заметь, при этом я никогда не презираю и не насмешничаю. Напротив, я люблю и с удовольствием помогаю. Если бы все обстояло иначе, все мои женщины давным-давно бы меня бросили.

— Правильно бы сделали!

— Может быть, однако не делают! Спрашивается, почему? Да потому что стоит овчинка выделки!

— Тут не овчинка, а уж скорее волчинка!… — Ольга громко фыркнула.

— Ну и что? Любовь не валяется где попало. Ее ищут все, но находят немногие. Я, наверное, не идеал и действительно в некотором роде циник, но моя любовь, Олечка, самая чистокровная! Эти вещи я не умею подделывать. И если я называю красивое красивым, то это значит, что я западаю от восхищения, а не жонглирую словесами. И второе! Я бьюсь с жутчайшим человеческим качеством — с эгоизмом собственника. Человек не должен и не может принадлежать кому-либо. Я свободен настолько, насколько сам это понимаю. Все мои узы — моя собственная совесть и не более того.

— А если какая-нибудь из твоих дамочек вильнет на сторону? Что по этому поводу говорит твоя совесть?

— Иногда мне жаль, иногда я горюю, но за руку я никого не хватаю и скандалов не устраиваю. Возможно, задним умом я даже рад за них. Правда, правда!… А как же иначе? Я любил их, я восторгался ими, и вот вдруг они находят счастье на стороне. Чего ради я должен впадать в ярость? Разве ревность — не плебейская черточка? Еще какая плебейская! Ревнует жлоб, желающий счастья себе и только себе. Ревнует тупица с генами собственника. В партнере по ложу он даже не задает себе труда разглядеть личность. Он привыкает к ней, как к удобной вещи, и за привычки свои готов грызть и убивать. Вот уж где форменный цинизм! Но при чем здесь я, дорогие мои?

— Ишь, как раскукарекался, петушок!

— Значит, есть на то причина. Ты слушай, Оленька, на ус мотай. Я ведь дело говорю! Чаще всего оскорбляет даже не предполагаемая измена, а сам факт обмана, как таковой. Сегодня он заявляет, что твой навеки, а завтра катит в нумера и лапает очередную подружку.

— По-моему, это как раз про тебя.

— Ничуть! Мне не приходится обманывать, Оленька! С первого дня и первых минут я все расставляю по своим местам. Конечно, не все так просто, отчасти и я вынужден балансировать. Но с вашим братом это просто необходимо. Иначе не избежишь мятежей. В сущности весь мир балансирует. На грани войны и мира. Положи на палец линейку и уравновесь. Справа — плюс, слева — минус. Пока они в равновесии, мир живет. Но если перетянет та или иная сторона, линейка упадет на пол. Вывод?… А вывод, Оленька, прост: мир тем и живет, что балансирует. Мы все тут на этой линейке: одни вспыльчивые и мрачные, другие фиолетово-голубые… Я с религиями не знаюсь, но кое-что листал на досуге. И вот ведь какая штука! Показалось мне, что толкуют они о том же самом. Где грех, там и покаяние, а где покаяние, там и воскресение.

— Не больно?

Входя с тазиком, Леонид увидел, что Ольга заканчивает перевязку. Максимов морщился и улыбался одновременно. Глаза его поедали Ольгу. По всей видимости, одним этим он сейчас и держался.

— Все уже сделала? — Леонид недоуменно поглядел на таз в собственных руках. — Зачем же тогда вода?