Охота на волков - Андрей Щупов

— Все уже сделала? — Леонид недоуменно поглядел на таз в собственных руках. — Зачем же тогда вода?

— А мыться, ты считаешь, необязательно? Посмотри, какой он чумазый!

— Верно, Оленька. Я должен быть красивым. Логинов этого не понимает, а я — другое дело… Быть во всеоружии — мое правило…

Леонид водрузил таз на журнальный столик, обессиленно рухнул в кресло. Наблюдая, как Ольга ваткой протирает покрытые сажистым налетом лоб и щеки Максимова, сам того не заметив, прикрыл глаза. А Сергей между тем пьяно и контуженно продолжал бубнить:

— …Видишь ли, Оленька, мне не на что жаловаться. Я жил в одно время и в одной стране с Высоцким. Я никогда его не видел воочию, не пожимал руку и все такое. Однако это не помешало нашим пространственно-временным континуумам пересечься. Впрочем, женщины этого обычно не понимают… Петра только жаль. Выть, наверное, будет. Хоть и отучил я его, но ведь будет, мерзавец. Сегодня, правда, должна была прийти одна… Накормит, приглядит. То есть, может быть, и обойдется. Все-таки не один, а с нею…

Леонид этого не заметил, но Ольга потом утверждала, что заснули они одновременно. Один на диване, другой в кресле.

Обхватив голову руками, Александр занимался самым бесполезным занятием на свете — ворошил память, перелистывая наподобие блокнота, заново вчитываясь в страницы, силясь разгадать полустертый временем почерк.

…Любил ли он Ольгу? Без сомнений любил. Порой истово и безумно, порой умиротворенно — прощая все на свете. Возможно, что-то у нее уже было и не раз, но над этим он не слишком задумывался. Куда больше его интересовало, насколько сам он способен занимать определенное место в жизни супруги.

Александр не обманывался браком. Паспортный штамп и совместное житие-бытие мало что значило для Ольги — натуры вспыльчивой, надменной и непредсказуемой. Детским хороводом месяцы тянулись друг за дружкой, складываясь в годы и в жизнь, но в главном изменений не происходило. Жили так, как хотела того Ольга, и именно она решила, что с детьми следует повременить. За все это время Александр не приблизился к ней ни на йоту. Всякий раз впереди оставались версты нехоженых джунглей. Гора по имени Ольга все так же возвышалась где-то далеко-далеко у самого горизонта.

Впрочем, бывали моменты близости. Не часто, но бывали. И тогда посещало обманчивое ощущение, что преград более нет, что она здесь рядом — и, слушая, понимает все до последнего недосказанного словечка. Туман заблуждений рассеивался с запозданием, принося горестное разочарование. Шурик не плакался друзьям, он страдал молча. Иногда мысленно проигрывал целые диалоги с ней, сценки, в которых доказательность чувств вырывала у нее подобие раскаяния. В сущности, это нельзя было назвать диалогами. Говорил в основном он. Ей оставалось только растроганно кивать, соглашаясь с каждым его аргументом. В конце концов она сдавалась, становясь на колени, умоляя его о прощения. То же самое делал и он…

Самое смешное, что после таких мысленных эпизодов Александр действительно начинал верить в силу собственных слов. Следовало только собраться с духом и произнести их в нужной последовательности, с должным пылом и в подходящую минуту. Она просто не могла не понять его! В речи, заготовленной Александром, содержалось все — и логика, и надрыв, и искренность. На такое просто невозможно было не откликнуться. Да, она терпеть не могла ноющих мужиков. Пусть. Свою аргументацию Александр собирался преподать с достоинством, с неким героическим холодком. Ей нашлось бы что оценить, над чем призадуматься.

Однако в жизни все выходило совсем не так. Задуманное рушилось, как карточный домик, превращаясь в безликую плоскость, в форменное ничто. Александр не мог уразуметь, каким таким дьявольским образом все рассыпалось в прах. Ольга заявлялась домой как всегда поздно, но не робко и виновато, а тем же царственным шагом, который, собственно, он и любил, узнавая из тысячи других. Она могла хмуриться, думая о чем-то своем, могла преспокойно осведомиться про ужин, но она никогда не оправдывалась. И вот тогда-то, робея, он приступал к своему монологу. Первые же фразы заставляли ее недоуменно поднимать голову, и слова, к ужасу Александра, получались нескладными, а тон совершенно не походил на тот, что проигрывался им в воображении. Понимая все это, он начинал злиться, и оттого еще больше портил впечатление от заготовленного монолога. Отточенная речь и впрямь превращалась в форменное нытье. Прислушиваясь к себе отстраненно, он все более ужасался. То, что совсем недавно казалось таким возможным, превращалось в мираж, наглядно демонстрируя всю тщету человеческих потуг на мирное сосуществование. В самом деле! К чему дискутировать о национальных притязаниях, об интеллектуальных недугах президентов, когда простейший из тандемов — семья в два человека являет собой плот, ежедневно разваливающийся по бревнышкам? Что нужно этим двоим, чтобы не глядеть друг на друга с ненавистью? Неужели спасает только бегство в противоположных направлениях? Что касается Александра, то его подобная перспектива откровенно страшила. Слишком ясно сознавал он, что собственная его жизнь расцвечивается лишь в ЕЕ присутствии. Только рядом с НЕЙ приобретало смысл все остальное: работа, друзья, хозяйство.

Поднеся руку к настольной лампе, Александр стиснул зубы и прижал палец к раскаленному стеклу. Дернувшись, тут же сунул обожженный палец в рот. Он никогда не умел терпеть боль.

Не к месту вспомнилось, как однажды рассказал зашедшему в гости Лене Логинову, что, засиживаясь за работой до часу ночи, в спальню он потом заходит на цыпочках, дабы не разбудить «царевну». Ольга, присутствующая при разговоре, ехидно вмешалась: «И все равно будит, слон эдакий! А главное — ныряет под одеяло как сосулька холодный. Представь, каково согревать такого!» Леонид тогда посмеялся, а Александр надулся. Это ее фразочка «холодный, как сосулька» отчего-то обидела и запомнилась…

Этажом ниже возле раскрытой форточки курила Ольга. Дым сигареты разъедал глаза и он же, вероятно, был причиной происходящего. Спрятав левую кисть под мышку, правой Ольга нервно и неумело размазывала скатывающиеся по щекам слезы. Они бежали одна за другой абсолютно непроизвольно — в полном молчании, без рыданий. Изредка она себе такое позволяла, хотя свидетели никогда не допускались. Глядя в заоконную тьму, Ольга думала о жизни. То есть, это ей так казалось, что думала. Человек редко и трудно ловит себя на зыбком процессе раздумий. Мысль не вьется из мохнатого облака пряжи чудесной нитью. Рождение ее — куда более путано и необъяснимо. Фиксация на бумаге или экране — лишь тень и отголосок пронесшегося в голове. Человек может терзаться, подстегивая внутренний галоп, но вести мысль за руку, многоопытным гидом ориентируясь в путанице лабиринтов, он не в состоянии. Печальная правда в том и заключается, что вещее, если оно и впрямь вещее, всегда приходит извне и оно же по собственному великодушию позволяет мозгу тешиться иллюзией авторства. Монополия, патенты, свидетельства — все то, что раздается с небес щедро и неделимо, на земле немедленно сортируется и сгребается в кучки. Его и твое, мое и ваше… Так родители, накупившие детям конфет, вероятно, испытывают досаду, следя за бранчливой дележкой. Оттого, может, и ближе других к пониманию «вещего» художники, создающие единое для всех. Их полотна разглядывают тысячи глаз, а книги листают тысячи пальцев. Хотя и здесь на специальных латунных табличках, на красочных обложках не забывают указывать имена, фамилии и псевдонимы. Никогда не забывают…

Ольга швырнула окурок в форточку, из кухни прошла в комнату. Леонид спал в кресле, неудобно свесив голову на плечо. Максимов разметался в жару на диване. Нога, перебинтованная выше колена, угадывалась в полумраке белым пятном. Он что-то бормотал сквозь сон. Кажется, кого-то ругал. Может быть, за полученную неведомо где пулю. Удивительно, но сам факт огнестрельного ранения Ольгу почти не встревожил. Что поделаешь, время нынче такое. Как сказал бы Саид: «стреляют»… На улицах и впрямь стреляли, вытворяя порой такое, чего еще лет десять назад нельзя было увидеть в самых жутких фильмах. И мрачноватую картину «Грачи» теперь впору было бы назвать «Соловушки». И потом мужчины — это все-таки мужчины. Без брани, без кулаков и вспыльчивого ума Ольга их себе не представляла. Она и сама, если бы ей предоставили такой выбор, предпочла бы родиться мужчиной. Женское ей претило, зачастую просто раздражало, но с этим приходилось мириться, как приходилось мириться со многим другим.

Логинов жалобно всхлипнул во сне. Ольга подошла ближе, присела рядом. Осторожно подложила ему под голову маленькую подушку. Не удержавшись, склонилась над ним, поцеловала в губы. Он нахмурился, пальцы правой руки шевельнулись.