Спитамен - Максуд Кариев

— Теперь Александр повернет обратно! — не сомневались одни.

— Скоро мы узрим родную Македонию! — вторили им другие.

— Конечно! Какой же теперь смысл углубляться далее в проклятые богами земли этих варваров?!

— Царь обещал, что когда будет пойман Бесс, то мы вернемся по домам.

Все горели желанием поскорее увидеть того, кто стал причиной столь затяжной войны, из-за кого им пришлось вступить в эти гиблые места. Никто не сомневался, что тот, кто, проявив коварство, убил своего царя, к тому же родственника, достоин Божьей кары и наказание для него придумает их царь, сын Бога.

— Говорят, Бесса захватил Птолемей…

— Поистине герой, ему мы обязаны, что вскоре увидим свои семьи…

— Я слышал, цареубийца был схвачен в жестокой битве…

— А я, что Бесс сам сдался на милость победителя…

— Почему бы ему раньше этого не сделать?..

— Брехня все это! Бесса пленил предводитель согдийцев Спитамен и отправил в подарок Великому царю!..

Отряд Птолемея въехал в кишлак, когда солнце уже возвышалось над кронами деревьев и успело собрать росу. Воины высыпали на улицу, по которой он следовал. И по мере того, как отряд приближался к площади, усиливались взрывы хохота. Огромный толстяк, грудь и спина которого были покрыты седыми волосами, сидел совершенно голый на высокой арбе, ухватившись за деревянную решетку, и, как безумный, таращился на хохочущих воинов. А те, разевая рты, показывали на него пальцем и, корчась, хлопали себя по животу, по коленям. Растрепанные волосы пленника торчали клочьями, а тело было в ссадинах и кровоподтеках. На ухабах арба подпрыгивала, вместе с нею и толстяк, вызывая еще большее веселье. В него со всех сторон летели обглоданные гости и огрызки яблок. Кто-то запустил медным блюдом, которое грохнулось о решетку и отлетело к ногам лошади, едва не задев кучера. Лошадь, испугавшись, прянула в сторону, и арба чуть не опрокинулась. Раздались крики, свист, улюлюканье. Временами Бесс прикрывал глаза, слезы на его серых от пыли щеках оставляли полосы. Он шевелил разбитыми опухшими губами, быть может, моля богов послать ему скорейшую смерть.

Въехав на площадь, обсаженную шелковицами, воины Птолемея спешились; ссадили с арбы тучного Бесса, едва державшегося на ногах, и привязали к столбу, приготовленному для экзекуции. Затем оттеснили толпу, толкая древками копий, к краям площади. Стоял невообразимый шум.

Раздались звуки фанфар, звякнули литавры, и стало тихо. Лишь в кронах шелковиц заливались индийские скворцы, не смолкавшие с утра до вечера. Толпа расступилась, и в образовавшемся проходе появился собственной персоной Александр в накинутом на плечи сероватом плаще, отороченном голубым. Он был перепоясан золотым поясом, на котором висел небольшой меч с усыпанной драгоценными камнями рукоятью и ножнами. Он шел без головного убора, и ветер слегка трепал его вьющиеся светлые волосы. А в синих глазах, полных торжества, отражалось солнце. За ним, не отставая ни на шаг, следовали его аргираспиды.

Построившиеся вокруг площади воины криками приветствовали царя.

Оставив стражу, Александр размашистым шагом пересек площадь и остановился шагах в трех от Бесса, положив руку на эфес меча. Все затаили дыхание, чтобы не пропустить мимо ушей ни одного слова царя.

— Об одном хочу спросить тебя, — раздался голос Александра.

Бесс медленно поднял голову. Это далось ему с трудом.

— Во имя чего ты умертвил великого царя Дария? Родственника своего и благодетеля?

Бесс опустил голову, не ответил. Широкая лысина покрылась испариной.

Со всех сторон доносились выкрики:

— Отвечай царю!..

— Отвечай великому Александру!..

— Иль ты проглотил язык? — спросил Александр.

— Не моей рукой был умерщвлен Дариявуш, — невнятно произнес Бесс, ему было больно шевелить губами.

— Тебе более нечего терять. По крайней мере не бери лишнего греха на душу перед смертью. Меня интересует истина.

Александр уже представил себе, как вернется сейчас после экзекуции к себе, вынет из ларца чернила, толстую тетрадь в черной кожаной обложке для каждодневных «памятных записей» и собственноручно внесет в нее всего несколько строк. Зато каких!.. Они останутся на вечные времена в истории его великой империи.

Царь взял с собой в поход лучших чиновников, писцов, ученых, литераторов. В его канцелярии велись эфемериды — ежедневные деловые и придворные журналы. При штабе хранились гипомнеуматы — всякого рода законченные и незаконченные проекты и планы, его собственные и чужие, записки экспертов, производивших разнообразные исследования по пути следования его армии. И во главе всей этой канцелярии стоял высокоэрудированный и остроумный Евмен, исполняющий еще и обязанности личного секретаря Александра. Однако жизнь Александра была богата и такими событиями, соответствующие записи о которых он предпочитал делать сам. К тому же в своей тетради он запечатлевал и эпизоды личного и, пожалуй, даже интимного характера.

— Отвечай царю — у!.. — неслось со всех сторон.

— Я сказал правду, — еле слышно произнес Бесс.

— Кто же тогда убил его?

— Те, кто не отходил от него ни на шаг, подобострастные мерзавцы. Меня тоже предали они. И тебе несдобровать, царь, — Бесс медленно поднял голову, глаза его на мгновенье сверкнули и погасли.

Александр брезгливо сморщил губы и прищурился. Затем взошел на небольшое глиняное возвышение, накрытое рогожей и паласом, и поднял руку, требуя тишины.

— Да услышат все!.. — прозвучал его зычный голос. — За вероломное убийство Дария Кадамона, за провозглашение самого себя царем царей этого подлейшего из подлых, коварнейшего из коварных, бесчестнейшего из бесчестных человека перво-наперво лишить… мужских достоинств!..

Раздались хохот и улюлюканье. Царь вновь поднял руку.

— Отрезать кончики ушей и носа! И после этого отправить в Экбатаны, показывая его по пути следования всему населению, и там, в столице Мидии, в присутствии досточтимых персидских сановников и аристократов, присягнувших мне на верность, предать его смерти. Таков мой приговор!..

Криками и бряцаньем оружия воины одобрили решение царя. Затрубили карнаи, завизжали сурнаи. Из толпы выступил палач и, ощерив в ухмылке рот, направился к Бессу, вытаращившему на него глаза, полные ужаса. Тело приговоренного напряглось, веревки, если бы не были так прочны, лопнули бы. Палач постлал на земле грязную тряпицу и, вынимая по одному из мешочка, сложил на ней какие-то инструменты.

Тысячи людей затаили дыхание. Задние напирали на тех, кто стоял впереди, привстали на цыпочки, глаза толпы словно приклеились к рукам палача. Но тем, кто стоял в задних рядах, были видны лишь голова Бесса и крутой затылок подступившего к нему почти вплотную палача. Вот палач нырнул куда-то вниз, а голова Бесса запрокинулась назад, рот широко раскрылся; не смолкая, продолжали реветь и визжать карнаи и сурнаи, поэтому воплей несчастного слышно не было. Палач был мастером своего дела и безупречно выполнил, что надлежало. Бесс потерял сознание, его тучное тело обвисло и, если бы не веревки, свалилось бы на землю. Он уже не почувствовал, когда палач отработанными движениями отсекал ему кончики ушей и носа…

Часть вторая

Огонь — и жизнь, и смерть

Накануне решающих битв

Оставив Бесса в селении Хамад, Спитамен с горсткой храбрецов направился по старой, давно заброшенной дороге, должно быть, забытой новым поколением караванбаши, на северо-восток, в сторону голубеющих вдали гор, и спустя четыре дня достиг верховий Политимета[74], стремительно выбегающего из узкого ущелья. Здесь на высоком обрыве над пенящейся внизу рекой возвышалась небольшая крепость, которая, однако, играла важную роль в отражении набегов скифов, соседствующих с Согдианой на севере. С Датафарном было условлено, что он с главными отрядами будет ждать Спитамена в этой крепости.

К укреплению вела извилистая, постепенно забирающая вверх дорога, в лунные ночи белеющая, будто покрытая мелом. А сейчас как раз ярко светила луна, в сухой траве звонко звенели цикады, перепутав ночь с днем. Издалека крепость, облитая матово-голубоватым светом, казалась таинственной и даже грозной, если не знать, что стены и башни ее возведены из пахсы[75]. Эхо далеко разносило топот приближающихся к крепости коней. Там, вероятно, уже давно проснулись.

Датафарн, кажется, заметил всадников с верхотуры башни. Едва они подъехали, не успели даже окликнуть привратника, как перед ними, загромыхав цепью, опустился мост через ров, и дубовые ворота, обитые узкими полосками железа, со скрежетом отворились. В конце темной, напоминающей тоннель подворотни стоял, раскинув руки и улыбаясь, Датафарн…