Генерал де Голль - Николай Молчанов

Осторожные соратники де Голля просто не понимали ситуации. «Непримиримость» их лидера была великолепно рассчитанной игрой. Он учитывал, что Черчилль, ведя большую, трудную войну, совершенно не заинтересован в создании новых трудностей, что, сделав год назад ставку на де Голля, он уже стал пленником своего выбора и не может позволить себе роскошь просто отшвырнуть со своего пути взбунтовавшегося вассала. Его флирт с Виши осенью 1940 года кончился безрезультатно, ибо Виши предпочло ориентироваться исключительно на Гитлера. Надо же было иметь какой-то ключ к Франции, пусть даже и такой неудобный. К тому же в душе Черчилль понимал де Голля, он сам бывал непримирим в защите имперских интересов Британии. А уж если он раньше недооценил способности де Голля, то кто в этом виноват, кроме него самого?

В конечном счете Англия уступила, и де Голль утвердил на какое-то время свою власть в Сирии и Ливане. В последний момент ему даже удалось привлечь на свою сторону 6 тысяч солдат и 127 офицеров из войск генерала Денца. Но 25 тысяч человек отплыли во Францию в распоряжение Петэна. Твердость де Голля сыграла решающую роль в исходе ожесточенной франко-британской схватки, когда казалось, что врагом Франции является не Германия, а Англия. 1 сентября 1941 г. де Голль вернулся победителем в столицу побежденной им Англии…

Итак, прошел год с тех пор, как де Голль бросил в эфир свой призыв 18 июня. Он был тогда один и не имел ничего, кроме сознания своей особой миссии. Он вдохновлялся историей Франции, образами великих героев ее прошлого, голоса которых он слышал, вернее создавал своим воображением, подобно голосам, вдохновлявшим Жанну д'Арк. Вот каким увидел его 19 июня 1940 года журналист Пьер Бурдан: «Человек далекой эпохи, черты которого с первого взгляда напоминают средневековый рисунок. Хочется видеть его в старинном шлеме… Его глаза отличаются тем, что не отражают ничего из происходящего вокруг него; их выражение не меняется в зависимости от поведения присутствующих или окружающей его атмосферы. Этот человек стремится сохранить независимость и не поддаться каким-либо чувствам. В его глазах горит что-то не от мира сего».

Но де Голль обладал кроме эмоциональных порывов и инстинкта в духе Бергсона очень трезвым умом, способностью холодного расчета и обоснованного предвидения. Несколько иной, более земной и реальный образ де Голля рисует известный журналист д'Астье де ла Вижери, встретившийся с генералом через год с небольшим: «Он еще выше ростом, чем это представляют. Его движения медленны и тяжелы, как и его нос. Маленькая голова с восковым лицом на нескладном теле. Самый привычный его жест — он поднимает руки, плотно прижимая локти к бокам. И тогда видны вялые, очень женственные кисти с хрупкими запястьями. На обращенных кверху ладонях эти руки как будто тщатся поднять целый мир абстрактных грузов… Он не любит людей, он любит лишь их историю, в особенности историю Франции, одну из глав которой он как будто мысленно пишет».

Пожалуй, он не столько мысленно писал, сколько творил историю на протяжении этого года, первого года его большой и необычной политической карьеры. Он сумел достичь многого, смог перенести неудачи и добиться успехов. И он почувствовал себя, наконец, в своей излюбленной стихии исторического действия как рыба в воде. Но в творимой им истории, наполненной звучными фразами о величии Франции, пока совсем не видно Франции реальной, которая влачила тогда жалкое существование под гнетом фашистской оккупации и унизительно тяжкого коллаборационизма Виши. Неужели де Голль рассчитывает обойтись без нее?

Сопротивление

22 июня 1941 года, ровно через год после образования «Свободной Франции», произошло событие, которое, по словам де Голля, открывало «перед Францией новые большие надежды». СССР, отражая нападение Гитлера, вступил в войну. Де Голль узнал об этом 23 июня, когда он прибыл в только что освобожденный от вишистов Дамаск. Он давно считал, что Советский Союз неизбежно будет втянут в войну. Поэтому он без промедления объявил о том, что, «поскольку русские ведут войну против немцев, мы безоговорочно вместе с ними». Именно в таком духе де Голль предписывал своим лондонским представителям отныне вести пропаганду «Свободной Франции». Одновременно он приказал заявить советскому послу от имени де Голля, что «французский народ поддерживает русский народ в борьбе против Германии. В связи с этим мы желали бы установить военное сотрудничество с Москвой».

Итак, де Голль без колебаний взял курс на союзнические отношения с СССР. Причем, сотрудничество с СССР устанавливалось быстрее и проще, чем с Англией и США. Ведь интересы СССР и Франции непосредственно нигде и ни в чем не вступали в противоречие. Союз с СССР приобретал национальный и демократический характер, тогда как союзные отношения с англосаксонскими державами не исключали империалистического соперничества.

Сближение с Москвой вполне соответствовало главному принципу политического мировоззрения де Голля, состоявшему в признании решающего, первостепенного значения национального фактора по сравнению с идеологическими и политическими различиями. Он видел, что общий враг угрожает существованию французской и русской наций, и перед этой угрозой отступают на второй план идеологические и социальные различия. Тесное сотрудничество с СССР де Голль считал прямым продолжением старой традиции франко-русского союза. По его мнению, этот союз приобрел еще большую жизненность и необходимость, чем в конце прошлого века. Характерно, что де Голль никогда не перестанет употреблять слово «Россия», имея в виду СССР. Поборник величия Франции, де Голль глубоко уважал величие «извечной Руси», в какой бы идеологической форме оно ни выражалось.

В отличие от большинства англосаксонских стратегов, генерал де Голль с самого начала верил в победу СССР и считал, что именно России предстоит внести решающий вклад в достижение этой победы. В то время как в лагере западных держав Франция часто оказывалась изолированной, союз с СССР давал де Голлю жизненно необходимую опору для проведения независимой политики. Он писал, что присутствие России «в лагере союзников означало, с точки зрения сражающейся Франции, некоторый противовес по отношению к англосаксонским странам, и я имел в виду воспользоваться этим обстоятельством».

Однако в союзнической политике де Голля по отношению к СССР сказалась, естественно, и его неизменная классовая позиция. Те же предубеждения, которые обусловили, например, его отрицательное отношение к Народному фронту, его нежелание привлечь к сотрудничеству в движении «Свободная Франция» левые силы (вспомним, как был отвергнут Пьер Кот), проявились, естественно, в его политике по отношению к СССР. «Разумеется, — писал де Голль, — я не сомневался в том, что если Советы внесут основной вклад в достижение победы над врагом, то в результате в мире возникнут новые опасности. Нужно было постоянно иметь это в виду, даже сражаясь с русскими бок о бок. Но я считал, что, прежде чем философствовать, нужно завоевать право на жизнь, то есть победить, а участие России создавало возможности для победы».