Экзотики - Евгений Салиас

И Рудокоповъ, переданный тотчасъ же съ рукъ на руки Герцлихомъ какому-то красивому молодому человѣку, въ родѣ секретаря, Рудокоповъ отправился въ управленіе конторы барона. Здѣсь оказалась цѣлая канцелярія, или нѣчто въ родѣ нотаріальной конторы. Рудокопову назначили явиться, на другой день около полудня, чтобы показать ему книги и разъяснить болѣе или менѣе, какимъ образомъ за послѣднюю зиму Дубовчагій въ своихъ дѣлахъ спускался какъ бы по лѣстницѣ со ступеньки на ступеньку, покуда не спустился совсѣмъ и не провалился въ преисподнюю.

Докторъ вернулся въ Grand Hôtel хмурый и раздраженный. Онъ заявилъ Соколинскому свое искреннее убѣжденіе, что глупаго Дубовскаго обдѣлалъ ловкій и хитрый Герцлихъ. Баронъ представлялся ему чѣмъ-то въ родѣ паука, который, разставляя сѣти и завлекая постоянно всякаго рода мухъ, мушекъ и мошкару, питается ими. «Съ міра по рублю, а себѣ — милліонъ»! — рѣшилъ докторъ.

На другой день онъ, однако, заѣхалъ къ одному изъ своихъ хорошихъ знакомыхъ — французу, витавшему тоже въ финансовомъ мірѣ.

Разспросивъ его, онъ узналъ, что у барона Герцлиха репутація безукоризненная, а что если случилась какая бѣда съ Дубовскимъ, то это только для него одного, Рудокопова, кажетъ удивительнымъ. Подобное происходитъ всякій день. Что касается до барона, то онъ извѣстенъ на весь Парижъ, какъ un parfait lionnête homme.

— Даже, — прибавилъ французъ, — если вы кому скажете въ Парижѣ, что подозрѣваете Герцлиха въ чемъ-либо дурномъ, нечестномъ, то надъ вами будутъ смѣяться. Его даже Панама не запачкала. C'est beaucoup dire!

Въ назначенное время Рудокоповъ опять отправился въ управленіе и тамъ ему дали подробныя свѣдѣнія о Дубовскомъ, какъ онъ велъ свои дѣла, и не подали никакихъ надеждъ.

Рудокоповъ, однако, ничего не понялъ въ книгахъ и остался при прежнемъ голомъ фактѣ: «разореніе Любочки». Изъ управленія банка онъ, однако, снова направился въ Герцлиху.

Принятый имъ любезно и даже особенно добродушно, онъ объяснилъ, что хочетъ узнать: есть ли возможность хоть что-нибудь спасти для молодой дѣвушки при вмѣшательствѣ князя Соколинскаго. Герцлихъ; будучи уже au courant дѣла Дубовскаго, развелъ руками. Его мнѣніе было, что князь можетъ купить всѣ бумаги и держать ихъ хоть полгода, но что изъ этого выйдетъ — и сказать трудно. Еслибъ это знать — тогда бы не было биржевой игры. Затѣмъ разговоръ перешелъ на отношенія Дубовскаго и Эми. Герцлихъ строго осудилъ опекуна. Онъ не зналъ, что рухнуло не его личное состояніе.

— Это мерзость. Слѣдовало бы его подъ судъ отдать, если это были не его деньги! Онъ обворовалъ несовершеннолѣтнюю. Это грабежъ прямой! И худшій, чѣмъ на большой дорогѣ, потому что онъ не съ голоду и холоду грабилъ. Во-вторыхъ, она ему родная племянница. Прямо подъ судъ!

— Любовь Борисовна, на это не пойдетъ, — заявилъ Рудокоповъ. — А конечно, слѣдовало бы судить.

Баронъ спросилъ, давно ли Рудокоповъ знакомъ съ Скритицыной, и узнавъ, что онъ — бывшій домашній врачъ ея матери, Герцлихъ разспросилъ его о многомъ, — откуда онъ родомъ, какая его спеціальность, москвичъ ли онъ и т. д.

— Я изъ мужиковъ, — заявилъ докторъ, улыбаясь.

— Чтожъ, это хорошо. Даже очень хорошо! И здорово, и не зазорно. Я вотъ хуже… Я — изъ жидовъ.

Рудокоповъ разсмѣялся.

— Вотъ вы меня вчера именно въ качествѣ «жида» заподозрили въ томъ, что я разорилъ Дубовскаго и поживился на его счетъ. Признаюсь, вы мнѣ вчера понравились, когда стали прямо и строго мнѣ выговаривать и намекать, что я смошенничалъ, ограбилъ вашего Владиміра Ивановича, и такіе благіе совѣты ему подавалъ, что всѣ его деньги положилъ себѣ въ карманъ.

Фигура Герцлиха, его голосъ, улыбка, такъ ярко говорили въ его пользу, что Рудокопову стало совсѣмъ совѣстно за его подозрѣнія, и онъ заявилъ это барону.

— Простите меня, баронъ. Я тутъ не спеціалистъ, а лично васъ я не зналъ.

— Прощаю, прощаю. Вы мнѣ очень нравитесь, господинъ «мужикъ» Рудокоповъ. Въ нашъ вѣкъ льстецовъ, подлецовъ и лгуновъ, право, пріятно встрѣтить человѣка, рѣзко выражающаго свое мнѣніе и прямо говорящаго человѣку: «вы воръ!» по одному подозрѣнію! Обыкновенно же люди, съ поличнымъ поймавъ вора, называютъ его страннымъ или загадочнымъ человѣкомъ… Покуда судъ не крикнетъ имъ въ уши: «Воръ! Грабитель!» — Какая тутъ загадка?! Да, господинъ докторъ и «мужикъ», если мнѣ когда понадобится хорошій, крѣпкій человѣкъ, здоровый нравственно, я къ вамъ обращусь.

— Спасибо, баронъ… А я, чтобы доказать… завтра я переведу изъ Ліонскаго Кредита въ контору Герцлиха всѣ свои сбереженія, все нажитое трудомъ. Немного, тысячъ тридцать…

— Спасибо, докторъ. Не раскайтесь…

И новые пріятели крѣпко пожали другъ другу руки.

XII

Между тѣмъ, баронъ Герцлихъ былъ въ этотъ день собственно не въ духѣ съ самаго утра.

У него было дѣло на рукахъ, вовсе не касающееся его финансовыхъ оборотовъ. Вдобавокъ, дѣло скверное, грязное. Надо было дѣлать нѣчто, что ему претило какъ честному человѣку. А поступить иначе онъ не могъ. Уже давно откладывалъ онъ это дѣло, но наконецъ пришлось за него взяться.

Отпустивъ Рудокопова, онъ вспомнилъ.

— Ахъ, да!.. Фуй!.. Was für…

И онъ не договорилъ… Онъ хотѣлъ сказать: что за гадость, мерзость!

Черезъ полчаса онъ былъ въ каретѣ и ѣхалъ на квартиру своего повѣреннаго въ дѣлахъ и фактотума. Когда баронъ вошелъ въ гостиную Ферштендлиха, онъ нашелъ у него молодого Вертгейма, какого-то молодого француза, его друга, фамилію котораго онъ забылъ, и другого усатаго господина, уже пожилого, съ военной осанкой, но державшагося скромно въ сторонѣ, какъ еслибы онъ былъ не гость, а явился по обязанности.

Баронъ поздоровался съ Вертгеймомъ и отвѣтилъ кивкомъ головы на общій поклонъ.

— Ну-съ, позвольте васъ просить, баронъ!.. Пора, уже четыре часа. Онъ можетъ сейчасъ здѣсь быть, — сказалъ Ферштендлихъ.

Баронъ прошелъ оффиціальный кабинетъ хозяина и въ слѣдующей небольшой рабочей комнатѣ опустился на кресло. Всѣ двинулись и явились сюда вслѣдъ за нимъ. Сюда же былъ позванъ низенькій человѣчекъ, невзрачный на видъ, уже старичокъ, который всѣмъ поклонился какъ незнакомый. Въ рукахъ его былъ свертокъ.

Ферштендлихъ взялъ маленькій столъ, поставилъ его за самой дверью въ кабинетъ и, обратясь къ старику, спросилъ, удобно ли ему будетъ. Тотъ только поклонился… Затѣмъ онъ приставилъ къ столику стулъ, развернулъ свой свертокъ и разложилъ линованную бумагу и карандаши.

Всѣ сидѣли молча, въ ожиданіи.

— Мнѣ это страшно непріятно! — выговорилъ вдругъ Герцляхъ, — то-есть, гадко. Точно въ руки берешь что-нибудь отвратительно вонючее.

— Что дѣлать, баронъ, — отозвался Ферштендлихъ. — Защищаясь отъ разбойниковъ, приходится иногда быть убійцей.

— Я говорю, что надо было это давно сдѣлать, — сказалъ Вертгеймъ твердо.

— Тебѣ сколько лѣтъ? — улыбнулся баронъ. — Двадцать? А мнѣ скоро шестьдесятъ. Что тебѣ кажется возможнымъ и должнымъ, мнѣ кажется… Ну, да что же теперь толковать! C'est, presque fait.

И снова наступило молчаніе въ комнатѣ.

Въ передней раздался звонокъ и всѣ будто встрепенулись, только Герцлихъ не шелохнулся, сидя на диванѣ. Ферштендлихъ быстро вышелъ. Уходя, онъ оставилъ дверь въ кабинетъ свой непритворенной вершка на два. Старичокъ тотчасъ же придвинулъ столикъ поближе и поставилъ его за полуоткрытой половиной двери.

Чрезъ минуту въ кабинетѣ раздались голоса. Ферштендлихъ принималъ гостя. Старичокъ уже сидѣлъ и строчилъ. Ферштендлихъ объяснялъ прибывшему, что баронъ Герцлихъ не могъ пріѣхать и поручилъ ему, какъ повѣренному, переговорить подробно о дѣлѣ, ихъ интересующемъ, и что гость можетъ объясняться, такъ, какъ если бы передъ нимъ былъ самъ баронъ.

— Съ удовольствіемъ, — отозвался гость развязно и весело. — Я знаю васъ, г. Ферштендлихъ. Кто же васъ не знаетъ въ Парижѣ! А мы, журналисты, обязаны знать такихъ людей, какъ вы.

Это былъ Жакъ Мойеръ.

Послышался звукъ колесиковъ придвинутаго кресла и затѣмъ, у самой полупритворенной двери раздался отчетливо голосъ. Мойера:

— Невольте видѣть, я давно предлагалъ барону очень выгодную операцію: купить «Le Parisien» за сто-пятьдесятъ тысячъ… Это — грошъ, принимая въ разсчетъ распространеніе въ Парижѣ этой новенькой и маленькой газетки.

— Но вамъ извѣстно, господинъ… Виноватъ… Ваша фамилія?

— Мойеръ.

— Вамъ извѣстно, г. Мойеръ, что у барона есть газета. Онъ купилъ ту самую, въ которой вы даже, кажется, участвовали.

— «Mappemonde»! Да. Немного, недолго…

— Слѣдовательно, согласитесь сами… имѣть двѣ газеты не имѣетъ смысла.

— Конечно… Конечно… Но вѣдь это въ смыслѣ дохода… Покупка «Parisien» — выгодная афера. Баронъ черезъ годъ можетъ ее продать за двойную цѣну… А деньги, слава Богу, у него есть…

— Вотъ что, г. Мойеръ! — заговорилъ Ферштендлихъ другимъ голосомъ, сухимъ, дѣловитымъ и рѣшительнымъ. — Я, кажется, правильно произношу вашу фамилію. Мойеръ? Такъ? Прекрасно… Такъ вотъ-съ… Безъ всякихъ прелюдій, я вотъ что вамъ скажу… Мы здѣсь въ кабинетѣ одни. Даже во всей квартирѣ одни, такъ какъ жена и дѣти вышли гулять. Давайте говорить откровенно, на чистоту. Угодно вамъ это или нѣтъ?