Экзотики - Евгений Салиас

Владиміръ Ивановичъ привсталъ, висло улыбнулся при появленіи пріѣзжихъ, обнялъ Соколинскаго и произнесъ:

— Поздравляю! Я былъ бы счастливъ, если бы…

Но вдругъ онъ заплакалъ и снова сѣлъ въ кресло, не поздоровавшись съ Рудовоповымъ.

— Простите, Адріанъ Николаевичъ! — выговорилъ онъ черезъ нѣсколько мгновеній:- Здравствуйте! Вотъ какое несчастіе! Вотъ какое непростительное легкомысліе! И въ мои годы! Какая мерзость, какая подлость — разорить племянницу, обокрасть! Ограбить! Меня надо судить, меня надо сослать. Я воръ!..

— Полноте, полноте, — заговорилъ добродушно князь:- вспомните, что вамъ, этому случаю, я обязанъ моимъ счастьемъ. И наконецъ — почемъ знать? Черезъ нѣсколько времени все можетъ вернуться, устроиться, я получу обратно свои деньги, а Aimée- свое состояніе.

И князь какъ-то самодовольно улыбнулся при мысли, что mademoiselle Скритицыной, или Любови Борисовны, для него теперь нѣтъ. Она стала для него теперь: Aimée и Amy.

— Нѣтъ, не говорите. Я не дуракъ, и я — честный человѣкъ. Поэтому я знаю, что поступилъ какъ дуракъ или какъ негодяй. Я ограбилъ опекаемую мной дѣвушку, да еще родную племянницу! На такихъ людей должна бы была существовать гильотина.

«Ну, поѣхали! — подумалъ про себя Рудокоповъ. — Наружно измѣнился, а внутренно остался тотъ же. Могила исправитъ».

И стоя передъ сидящимъ Дубовскимъ, угрюмо и упорно глядя на его пришибленную фигуру и слезливое лицо, озлобившійся Рудокоповъ думалъ:

«Умирать съ тобой будемъ, а комедіанствовать все будемъ»…

А между тѣмъ въ этой комедіи есть будто какая-то искренность! Онъ вѣдь чувствуетъ, что говоритъ, и въ то же время рисуется. Этимъ чувствомъ бахвалится, что-ли? Должно быть, истинные актеры такъ и играютъ. Нутромъ играть — прозывается. Дубовскій доказывалъ, что виновата во всемъ русская распущенность, виновата Русь, славянская кровь. Однимъ словомъ, чуть не всѣ города россійскіе отъ Днѣпра до Урала, Рюрикъ, Синеусъ и Труворъ, монгольское иго, индо-европейская раса, все было непосредственно виновато въ разореніи Эми. Князь слушалъ, вѣрилъ и сочувствовалъ, но все-таки смотрѣлъ бодро и думалъ:

«Да, да. Россійская такая натура… Всѣ мы такъ. А все-таки, еслибы не это, то никогда бы я не былъ теперь ея женихомъ. Стало быть, все слава Богу»!..

Рудокоповъ, слушая, думалъ:

«Да. По-россійски… Снявши голову, по волосамъ плакать, да еще на зеркало пенять. И отчего это французъ или англичанинъ, надѣлавъ бѣдъ, наглупивъ, напакостивъ, никогда не приплетаетъ и не обвиняетъ Францію или Великобританію? Англичанинъ даже и сожалѣть ни за что никогда не станетъ въ данномъ случаѣ. Фактъ — и конецъ! Нечего нюни разводить! А французъ даже станетъ доказывать самому себѣ, что такъ именно и слѣдовало поступить, и только прибавитъ: „Никто и ничто не виновно. Pas de chance! Вотъ въ чемъ причина“.

Когда Дубовскій кончилъ свое нытье, высморкался и отчасти успокоился, Рудокоповъ счелъ возможнымъ начать объясненіе.

— Я явился въ Парижъ, Владиміръ Ивановичъ, — началъ онъ, — исключительно за тѣмъ, чтобы повидать васъ и объясниться по порученію Любови Борисовны. Князь выѣдетъ тотчасъ въ Россію, а я вернусь обратно въ Баньеръ, чтобы передать ей все, что узнаю отъ васъ. Она желаетъ знать, какъ все это произошло и въ какомъ именно положеніи находятся дѣла.

— Конечно! конечно! Я это отлично понимаю! Она никогда не вмѣшивалась. Увы, кабы она вмѣшивалась въ мое управленіе, можетъ быть этой бѣды и не случилось бы.

„Мое почтеніе! — подумалъ Рудокоповъ. — И она виновата“.

— Дѣло простое. Я, какъ сказывается, зарвался! Я испугался тому назадъ мѣсяца три-четыре, — все висѣло на волоскѣ, и я рѣшился сдѣлать этакій оборотъ, всегда удающійся. Этакій, знаете, volte-face. — Дубовскій взмахнулъ рукой, описывая кругъ. — Ну, и…

— Все ухнуло? — выговорилъ Рудокоповъ мрачно.

— Да, все пропало…

— Какъ это всегда и бываетъ! — выговорилъ снова Рудокоповъ тѣмъ же голосомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! — вскрикнулъ и оживился Дубовскій:- это особенное несчастіе! Еслибы не эта рѣчь императора Вильгельма, которая тутъ смутила всѣхъ, ничего бы не было. И подумать, Боже мой, что нѣсколько словъ, сказанныхъ монархомъ, могутъ разорить сотни семействъ! Это преступно… Это грѣхъ. Я бы это, на мѣстѣ… на мѣстѣ… Я бы запретилъ!

— Такого мѣста нѣтъ, Владиміръ Ивановичъ. Это мѣсто занимаетъ Господь Богъ. Онъ одинъ можетъ имп. Вильгельму запретить выражать свои мысли. Но, право, германскій или какой другой монархъ тутъ не при чемъ. Не это, такъ что-нибудь другое приключилось бы. Какая-нибудь бомба, брошенная въ Парижѣ въ палатѣ, или просто газетная утка. Скажите-ка лучше, когда вы позволите мнѣ быть у васъ, чтобы узнать всѣ подробности положенія дѣла. Я бы просилъ васъ ускорить это, чтобы скорѣй, если не успокоить, то хотя привезти какой ни на есть отвѣтъ Любовь Борисовнѣ. Я бы желалъ выѣхать хоть послѣ завтра.

— Я ничего не могу вамъ сказать. Я, по правдѣ, самъ въ туманѣ! Обратитесь къ барону Герцлиху, онъ вамъ все изложитъ и объяснитъ. Я даже хорошенько, не знаю, на какихъ бумагахъ произошелъ самый главный ударъ. Но вѣдь это безразлично — тѣ или другія.

— Въ такомъ случаѣ, вы позволите мнѣ повидать барона отъ вашего имени и отъ имени Любови Борисовны?

— Конечно!

Рудокоповъ поднялся и раскланялся.

— Куда же вы? — спросилъ Дубовскій.

— Прямо къ барону Герцлиху!

— Но обѣдаемъ мы вмѣстѣ? — воскликнулъ Соколинскій. — И весь вечеръ проведемъ вмѣстѣ?

Рудокоповъ хотѣлъ что-то отвѣчать, но князь схватилъ его за обѣ руки и воскликнулъ:

— Нѣтъ, нѣтъ, Адріанъ Николаевичъ, мы съ вами въ дорогѣ подружились. Я прежде васъ, по правдѣ сказать, недолюбливалъ. Вы всегда смотрѣли какимъ-то букой, съ вами страшно было заговорить. А теперь я васъ узналъ ближе и полюбилъ. Мы весь день проведемъ вмѣстѣ, и если завтра вы не выѣдете обратно, то и завтрашній день проведемъ вмѣстѣ.

Все это было сказано съ такимъ неподдѣльнымъ добродушіемъ и чувствомъ, что Рудокоповъ по неволѣ смягчился, пожалъ руку князю и отвѣчалъ:

— Хорошо!

XI

Разумѣется, у барона Герцлиха Рудокоповъ ничего въ этотъ день не добился; онъ даже видѣлъ барона на нѣсколько мгновеній. Его рвали на части всякаго рода личности. Оказалось, что на парижской биржѣ произошла наканунѣ паника, и многія крѣпкія головы закружились… Не только мелкота, но и многіе тузы биржевые струхнули.

Были, однако, люди, которые торжествовали. Въ числѣ этихъ былъ и баронъ. Онъ наканунѣ произвелъ ловкій биржевой манёвръ. Умѣнье ли помогло, или чутье, или нѣчто особенное, — какой-нибудь фортель, въ которомъ не признаются, — но дѣло въ томъ, что, при общей сумятицѣ отъ паденія бумагъ и проигрышей, у барона Герцлиха въ кассу перевалило лишнихъ тысячъ триста франковъ и ожидалось чуть не столько же.

Герцлихъ, принявши Рудокопова, быстро и спѣша объяснилъ ему, что собственно дѣло Дубовскаго ясное и подробности совершенно не любопытны: игралъ и проигрался!

— Если бы онъ не проигрался недѣлю назадъ, то все равно проигрался бы сегодня, такъ какъ на биржѣ полная паника.

— Онъ велъ свои дѣла съ вами? — сурово спросилъ Рудокоповъ.

— Не со мной, а чрезъ мою контору. Онъ не былъ моимъ компаньономъ, — у меня и нѣтъ компаньоновъ.

— Виноватъ, вы давали совѣты и собственно вели дѣла?

— Онъ велъ дѣла свои самостоятельно. Иногда, правда, онъ дѣйствовалъ по моимъ совѣтамъ.

— Жаль, — произнесъ Рудокоповъ рѣзко, — что тѣ, которымъ вы помогаете, не раздѣляютъ счастія и удачи, которыми вы извѣстны въ финансовомъ мірѣ. Говорятъ, у васъ счастливая рука, но только для самого себя.

Герцлихъ слегка насупился, присмотрѣлся пристальнѣе къ лицу доктора, потомъ вдругъ улыбнулся и заговорилъ тихо и мягко:

— Трудно, г: Рудокоповъ, зачислять людей въ свою собственную удачу, какъ въ какую-нибудь компанію или въ товарищество. И я теряю часто деньги, но я не ставлю послѣдній грошъ ребромъ и не играю азартно, подобно г. Дубовскому. Послѣдній разъ, зимою, я всячески убѣждалъ его не пугаться, обождать, помочь горю терпѣніемъ, — онъ меня не послушался и потерялъ много. Долженъ сказать, что съ г. Дубовскимъ бывали и курьёзы: случалось не разъ — онъ продавалъ, положимъ сегодня, упавшія бумаги за безцѣнокъ, а завтра онѣ доходили до максимальной цѣнности; и наоборотъ, случалось, что когда онъ покупалъ что-либо, вскорѣ же все купленное лежало par terre. Я очень теперь сожалѣю, что входилъ въ его дѣла и иногда совѣтовалъ, не настаивая. Теперь меня могутъ его друзья обвинить въ томъ, что онъ разорился благодаря мнѣ. Подобное обвиненіе въ Парижѣ, г. докторъ, court les rues. Нѣтъ ни одного разорившагося человѣка, который бы не обвинялъ другого или другихъ, а не свое собственное неумѣніе или свою незадачу.

И Рудокоповъ, переданный тотчасъ же съ рукъ на руки Герцлихомъ какому-то красивому молодому человѣку, въ родѣ секретаря, Рудокоповъ отправился въ управленіе конторы барона. Здѣсь оказалась цѣлая канцелярія, или нѣчто въ родѣ нотаріальной конторы. Рудокопову назначили явиться, на другой день около полудня, чтобы показать ему книги и разъяснить болѣе или менѣе, какимъ образомъ за послѣднюю зиму Дубовчагій въ своихъ дѣлахъ спускался какъ бы по лѣстницѣ со ступеньки на ступеньку, покуда не спустился совсѣмъ и не провалился въ преисподнюю.