Народная Русь - Аполлон Коринфский

Третий сказ о «Воскресении», — также весь посвященный «духовной сладости», которой «веселятся небеса и радуется земля», взывает устами своих сказателей-певцов к праотцам человечества. «Взыграй днесь, Адаме, и радуйся, Евва», — гласит он: «со пророки, ликоствуйте, с патриархи торжествуйте, восходите в радость, приимите младость. Днесь Христос от гроба, яко от чертога, воскресает в радость верным, в посрамление неверным, нам же, праволюбцем, дает живот вечный. Днесь ад воздыхает, диявол рыдает: погубилось его царство, над душами тиранство; крепко он, аки лев, рыкает, души испущает. Мы же восклицаем, славу возсылаем из гроба Воскресшему, нас из тьмы изведшему в радость в неприступную и свет невечерний»… От праотцев и патриархов сказ переходит к царю-псалмопевцу: «Взыграй днесь, Давыде, ликуй со пророки, бия в гусли — радуйся! С веселием красуйся, воспой велегласно, с кимвалы согласно!»… От библейских имен слушатель стиховного сказания переносится к не вкусившим еще от чаши смерти людям, которых — всех без изъятия — приглашают певцы ликовать: «Днесь всемирная радость источает сладость, собирает вся языки, цари, князи и владыки, старцы со младенцы и весь возраст вкупе. Девы и вдовицы со от-кровицы, с свещами притецыте, яко цвет — девство держите, Христу поклонитесь, красно веселитесь!»…

На Червоной Руси распевается в Светлые Христовы дни такая песнь:

«3-за там-той горы з-за высокойВыходит нам там золотой крест.Славен си, славен си наш милый Боже,На высокости в Своей славности славен си!И пид тим хрестомСам милый Господь:На Йому сорочка та джунджовая (жемчужная),Та джунджовая, кервавая.Ой, ишло дивче в Дунай по воду,Тай воно видело, та же Руський Бог,Та же Руський Бог из мертвых устав»…

Деревенская молодежь вместе с малыми ребятами заводит на Святой неделе свои игры-забавы. Скрипят день-деньской качели у околицы: качаются парни с девчатами, качается и детвора шумливая. Посреди улицы, на лужайках, катанье яиц идет, в котором принимают участие и старый, и малый.

«Дорого яичко ко Христову дню!» — говорит народная пословица, относящаяся ко всякой услуге. Но к Пасхе оно и в самом деле дорого: без него не разговляется даже ни один нищий, без красного яичка не похристосуешься, — без него и праздник — не в праздник выйдет! Первое яйцо, полученное f, Христов день, по народному поверью, никогда не должно портиться, если оба похристосовавшиеся приветствовали друг друга пасхальным приветствием от чистого сердца. Поэтому многие его хранят на божнице в течение целого года — до новой Пасхи. Катают яйца только на Святой. Хотя не только тогда можно услышать в деревне крылатое словцо об этом прообразе Воскресения Христова, но о ту пору как-то невольно вылетает оно из уст пахаря. «Дал дураку яичко — что покатил, то и разбил!» — говорят тогда о неловком увальне-человеке. «Наш Фадей каравай хлеба с одним яйцом съест!» — приговаривает деревня про накидывающихся на розговень прожорливых едоков. «Дай ему яичко, да еще и облупленное!» — подсмеиваются над любопытными не в меру. «Хоть черненька курица, да на белых яичках сидит!» — замечают краснословы о суровых на вид людях с добрым сердцем. «Он по яйцам пройдет, ни одного не раздавит!» — оговаривают они чересчур осторожных. «Не умел играть яйцом, играй желваком!» — кивают последние в сторону слишком беспечных. «Курочка бычка родила, поросеночек яичко снес!» — говорят при виде завирающегося краснобая.

Деревенское поверье советует на Пасху каждое утро оглаживать лошадей яйцом, оглаживаючи — приговаривать: «Будь гладка, как яичко!» Это должно приносить коню здоровье и спорость в работе. «Не огладишь лошадку крашеным яичком, и корм ей в пользу не пойдет!» — говорят старые приметливые люди. По примете, если рано заносятся куры да крупные яйца несут, то и ранние овсы выйдут лучше поздних. Простонародное суеверие велит бабам-хозяйкам беречь первое яйцо от черной курицы: оно, по слову старины, спасает скот в поле от волка. Суеверные хозяева взвешивают первое снесенное во дворе яйцо, думая по весу его судить-рядить о будущем урожае. Первое яйцо, полученное при христосовании, берегут умудренные жизнью люди: если, по их словам, перекинуть его во время пожара через забор, то огонь погаснет. Народные загадки оговариваются об яйце в таких словах: «В одном калинничке два тестечка!», «Сквозь стенки бычка испеку!», «В одной квашне два притвора!», «Бочечка без обручика, в ней пиво да вино не смешаются!», «Полна бочка вина — ни клепок, ни дна!», «Катится бочка — на ней ни сучочка!», «Царево вино, царицыно вино — в одной стклянице не смешаются!», «Под ледком-ледком стоит чашечка с медком!» и т. д.

Похристосуется-разговеется, помолится и во храме Божием, и у себя в хате деревенский люд, примет и причт церковный, и богоносцев с иконами, вдосталь наслушается красного пасхального звона, — встретит праздничек Христов честь-честью, по-праздничному — по-веселому. Светло, радостно у него на душе, светло-радостно и кругом — куда ни глянет. И как-то легче дышится ему, и как-то звонче поются песни-веснянки, и как-то вольнее слетают с языка красные речи крылатые.

А навстречу Светлому Празднику меньшая сестра Святой недели — Радоницкая-Фомина идет в народную Русь, со своими цветистыми сказаньями, со своими особыми поверьями, со своими самобытными обычаями.

И теперь Пасха Христова является поистине Светлым Праздником русского народа, а в старину на Москве Белокаменной справлялся этот «праздников праздник» с еще большей торжественностью. Стародавние обычаи и завещанные Святой Руси дедами-прадедами обряды, сопровождавшие великий день Воскресения Христова, к настоящему времени частью совершенно изгладились из памяти, частью заменились другими. В Москве же, два века тому назад бывшей средоточием всей русской жизни, выполнение пасхальной обрядовой стороны давало полный простор живому проявлению народного духа. В священных стенах московского Кремля в XVI–XVII столетиях ко дням Светлой седмицы воочию проявлялась вся его самобытность, величавая в своей патриархальной простоте. Царь и народ, народ и царь сливались здесь в красном ликовании, как две могучих волны единой неделимой стихии.

Кончалась неделя Страстей Христовых, проводимая в строгом посте и непрестанных молитвах, вызывающая в душе каждого христианина неизгладимое впечатление крестных страданий Сына Божия. Как начинали, так и завершали ее цари московские подвигами христианского смирения, не только готовясь достойным образом встретить святую-радостную весть о Светлом Воскресении Пострадавшего за грехи людей, но доставляя возможность этого даже и недостойнейшим из своих подданных — преступникам, заключенным в тюрьмы за самые тяжкие вины. Ночью с пятницы на субботу, тайным образом, в сопровождении немногих ближних людей, обходил царь-государь заключенных, неся к ним не только щедрую милостыню, но и милость. И не было никому во время тайных выходов государевых отказа в просимом, лишь бы это не противоречило христианскому добротолюбию. Ярким проявлением милосердия устилали наши древние венценосцы путь Воскресшему Царю царей земных на Святую Русь, памятуя великие слова Божественного Искупителя: «Милости хощу, а не жертвы!»

В субботу, в навечерии Светлого Дня, служилась в покоевых палатах царских, в государевой Комнате, что в Теремном дворце, святая полунощница. Благоговейно слушал ее державный хозяин всея Руси. Кончалась служба, начинался трогательный обряд «царскаго лицезрения». К выполнению этого обряда перед Светлой заутренею в покои государевы собирались бояре, окольничие, думные и ближние люди, все служилые и дворовые чины. Одни из них (высшие по своему положению) сходились в Передней, другие — становились в сенях, третьи — на Золотом крыльце. Все были в богатейших кафтанах золотных. У кого же не было их (низшие по чину люди), те ожидали выхода государева на Постельном и Красном крыльцах. По зову царского стольника, стоявшего «на крюку» у дверей, входили в государеву Комнату, по два человека, бояре-сановники: «видеть его великаго государя пресветлыя очи», — входили, ударяли челом и шли по своим местам. Приняв ближних людей, выходил царь в Переднюю, где происходило то же самое, что и в Комнате, с той только разницею, что сановитых бояр заменяли дворяне, дьяки другой степени и стрелецкие головы. Царь-государь был в становом шелковом кафтане, надетом поверх зипуна. После челобитья бояр и других людей московских, удостоившихся «лицезрения», царь принимал от спальников свой выходной наряд — «опашень, ожерелье стоячее, шапку горлатную и посох индейской черна дерева» — и шествовал к Светлой заутрене в Успенский собор. Блестящий сонм бояр, окольничих, стольников, стряпчих, дворян и дьяков окружал венценосного богомольца, шедшего навстречу Воскресавшему Царю царей. Встречавшие выход царский в сенях и на крыльцах, ударив челом государю, присоединялись к шествию и шли — впереди всех — по трое в ряд. Перед Успенским собором, у западных дверей его, «в решетках, нарочито для того устроенных», становились они по обе стороны и пропускали государя с его свитою царской, во храм Божий, — где, сотворив начало и приложившись ко святым мощам и к ризе Господней, становился царь близ патриарха, — а затем переходили к северным дверям, где стоять было им положено до «царскаго пришествия во собор со крестами». Тем временем замирала вся переполненная православным людом московским Кремлевская площадь, замирала и вся Москва в трепетном ожидании могучего медного голоса Ивана Великого. На второй удар колокола-великана откликалась вся Белокаменная радостным красным звоном, разнося весть о Светлом Воскресении Христовом. Совершался крестный ход вокруг Успенского собора; сам царь-государь не ходил со крестами, а выходил в западные двери и там ожидал богоносцев. Вместе с торжественным ликующим пением «Христос воскресе!» возвращался он под своды древней святыни московской. Входили туда и все, кто был в золотных кафтанах. От тесноты оберегали собор стрелецкие подполковники. Пелись хвалитные стихиры пасхальные, прикладывался царь всея Руси к образам и начинал христосоваться — «творить целование во уста» с благословлявшим его святым крестом владыкою-патриархом, митрополитами, архиепископами и епископами; все же остальное духовенство «жаловалось к руке». Следом за духовным чином шло христосованье светского. Начиналось оно с патриарха, к которому подходили все, целовали его руку и оделялись красными пасхальными яйцами — по три, по два и по одному. Государь был уже в это время на своем «месте» царском, у южных дверей собора, и ожидал продолжения выполнявшегося обряда. По заранее составленному и утвержденному списку, подходили бояре и все молившиеся в соборе ближние люди государевы к его царскому высокому месту н творили целование руки царевой. «Христос воскресе!» — приветствовали они государя — «Воистину воскресе!» — отзывались им уста «Солнышка Земли Русской». Христосуясь, раздавал царь всем яйца — гусиные, куриные и деревянные-точеные. При раздаче их находился особый «приносчик»-стольник из ближних людей — и десятеро «жильцов-подносчиков». Яйца, приготовлявшиеся заблаговременно токарями, иконописцами и травщиками Оружейной Палаты, а также иноками Троице-Сергиева монастыря, были красные, богато и искусно изукрашенные по золоту яркой росписью в узор, или «цветными травами, а в травах птицы и звери и люди». Подносчики держали их обок с государем — в деревянных, обитых серебряною золоченой басмой и бархатом, блюдах. На Руси в те времена придавалось пасхальному красному яйцу особое таинственное значение; тем с большим благоговением принимали его в Светлую заутреню благочестивые предки наши из рук государевых. «Яйце применно ко всей твари», — гласит древнее рукописное толкование, приписывавшееся в старину св. Иоанну Дамаскину, — «скорлупа — аки небо, плева — аки облацы, белок — аки воды, желток — аки земля, а сырость посреди яйца — аки в мире грех. Господь наш Иисус Христос воскресе из мертвых, всю тварь обнови Своею кровию, якож яйце украси; а сырость греховную изсуши, якоже яйце исгусти». Кончалось христосование. Святитель московский возглашал-читал, в царских вратах, пасхальное слово св. Иоан-на Златоуста. Внимал ему с благоговением подходивший слушать поучение царь. «Много лет ти, владыко!» — смиренно произносил он при окончании слова. Отходила заутреня, и шествовал государь со всеми окружавшими его боярами и ближними людьми в Архангельский собор. Здесь он поклонялся чудотворным иконам и святым мощам, а затем, следуя завету-обычаю предков, «христосовался с родителями» пред их гробницами. Из Архангельского шел царь в Благовещенский собор, где, поклонившись местным святыням, «целовался в уста» с протопопом — царским духовником — и жаловал его яйцами, а ключарей допускал к целованию своей руки. Иногда следом за Благовещенским собором, а порою на второй день Светлой седмицы, посещал он Вознесенский и Чудов монастыри и Троицкое подворье. Весь чин, окружавший государя в Успенском соборе, следовал за ним в прежнем порядке на всем этом пути.