Капойо (СИ) - Иолич Ася

Аяна хотела кричать. Она сама пришла в эту комнату. Она должна была расплачиваться теперь. Что бы сделала Сола? У неё так легко получались эти разговоры!

Аяна судорожно копалась в слегка уже мутном от вина сознании, но тут её осенило. Не все кирио разводят лошадей, но некоторые – разводят котов.

- Айлери! - воскликнула она. - Верики! Ты говорила, у него были котята!

- Да, - кивнула Айлери. - Пока кошку не украли.

- И-и-и... Ты же, может быть, скорее всего, хоть краем уха или глаза подмечала, что происходило перед этим? - отчаянно предположила она, чувствуя, как прохладная вода бухты смыкается над ней,  прямо над её головой. - Совершенно случайно? Примерно... за два месяца?

- Да! - вдруг выпалила Рида. - Я знаю! Киру Эрке привезли собаку той же породы, что и Кортас, чтобы у них родились щенки! Я знаю!

- И что? - повернулась к ней Айлери.

Рида вскочила с места, подбежала к ней и что-то прошептала на ухо. Айлери смутилась.

- Да. То же самое и у Верики, - сказала она.

Гелиэр нахмурилась и подсела к Риде.

- А ну-ка, - сказала она.

Рида быстро и сбивчиво нашептала и ей на ухо. Гелиэр прикусила губу.

- Да, - сказала Рида. - Мы это знаем. Это то, что называется осквернением, если ты не замужем.

- Это не так.  - Аяна схватилась за виски в попытке унять головокружение. - Это не так. Это не осквернение. Это не порча. Мы не вещи, чтобы нас можно было испортить. И это не должно быть мучительно, понимаете? Это очень приятно.

- Приятно? - прошептала Айлери. - Мой муж безумен. Он безумный старик, который мучает меня. - Она говорила громче и громче. - Он страшный! Он смотрит так, как будто ненавидит меня! Я теряю сознание от страха! Он не разговаривает со мной! Как это может быть приятно? Я была в синяках! - почти кричала она. - Он касался меня так, что я думала - он раздавит меня!

Гелиэр побледнела, и Рида зажала рот рукой.

Аяна встала. Она снова прошлась по комнате, выглянув на балкон. Серое небо, похожее на рисунок грифелем, растёртый пальцем, нависало над парком. Несмотря на облака, воздух нагрелся, напоминая о том, что сейчас лето, а весёлое пение птиц в парке казалось какой-то насмешкой над этой несчастной девочкой. Аяне было невыносимо горько. Он гоняет слуг, он мучает жену. Чтобы он мучился в десять раз сильнее, подонок!

- Так бывает не всегда, - сказала она, свирепо грызя ноготь. - Иногда тебя тянет к мужчине и хочется смотреть на него. Тогда его прикосновения не противны, а взгляд не кажется страшным. Тебе, наоборот, хочется, чтобы он тоже смотрел на тебя. Не все мужчины страшные, понимаете? Даже родные братья и сёстры все разные. Вот, чтобы далеко не ходить за примером. Ваш кир Мират. Они с твоим мужем родственники, но при этом совсем не похожи.

Айлери кивнула с закрытыми глазами. Гелиэр смутилась.

- Да, - сказала Рида. - Кир Атар совсем другой.

- Ну вот. И тот человек, что нравится тебе, Айлери, он тоже вряд ли был бы тебе противен. Как ты вообще умудрилась тут кого-то разглядеть? Ты же всё время в комнате!

- Он вёз меня из Тайкета к... к мужу...

- Ох, Айлери, - с острым сожалением сказала Аяна. - Это, конечно, тяжко...

- Но что... что мне делать... - спросила Айлери. - Что?!

Аяна остановилась.

- На меня напали двое, - раздельно проговорила она, оставив в покое ноготь. - Я тогда носила дитя. Они хотели... осквернить меня. Я стукнула одного из них табуреткой, и его голова хрустнула. Я не знаю, остался ли он жив, но второй... Ладно. Его пырнули ножом.

- Что ты говоришь такое... - ужаснулась Гелиэр. - Что?..

- Ничего. Это вино говорит, а не я. Я просто думаю, что... Мужская половина... Кир Анвер... Но ножи тут отбирают.

Она рассмеялась. Девушки смотрели на неё ошеломлённо.

- Нет, нет. Естественно, никто не убьёт твоего мужа, Айлери, и я в том числе. Это вино сейчас думает и говорит за меня. Прости.

Она ходила по комнате, кусая губу, и зацепилась взглядом за короб с кемандже.

- Ты зря не играешь, Айлери. Ты бы успела научиться. Это помогает. Кемандже поёт, как истерзанная душа, но твоя собственная душа при этом становится светлее.

Она снова разгрызла губу до крови и остановилась, потом сунула руку в карман и достала сложенную и смятую бумажку.

- Гели, у тебя есть платок? - спросила она, прикладывая бумажку к губе. На белом листе отпечатывались красные пятнышки. - Я тут снова...

- Нет, - сказала Гелиэр. - Я не брала с собой. Думала, ты носишь...

Аяна посмотрела на красные пятна на белом и развернула бумажку.

38. Бьётся в горле песня моя

       Бьётся в горле песня моя,

       Останься, молю!

       Взгляд твой, тяжелее копья,

       Сердцем ловлю.

       Тронуть не смею я руку,

       Не уходи,

       Следы на песке, и ни звука,

       Иду позади.

       Жил я, и сердце моё билось подле тебя.

       Словно огонь

       Опалил мои крылья, я мёртв, но хожу по земле.

       Я ослеплён.

       Я улыбаюсь, но пусто внутри, моё тело – лишь тень

       На опустевшей земле, и я падаю в бездну и тьму

       Ядом разлуки пропитанный факел не может гореть

       Брошу на землю его и сойду в изначальную мглу,

       Ты, уходя, забрала путеводную нить, что вела меня к свету.

Несколько мгновений она всматривалась в незнакомый почерк, и вдруг распахнула глаза, потом нагнулась, подняла свой стакан и допила вино из него. В ушах стучало. Это были слова той рваной, рыдающей песни, которую Конда подарил ей, когда пришёл с «Фидиндо» на её праздник рождения. Сегодня, двадцать седьмого июля, был его праздник рождения, но Аяна не могла сделать ему подарок, потому что он был слишком далеко. Зато теперь у неё были слова той песни.

Аяна стояла и вспоминала мелодию, которую подбирала по памяти.

- Почему ты мычишь над бумажкой? - спросила Рида.

- Это слова. Это слова той мелодии, которой мой любимый позвал меня. - Она подняла палец. - Погоди. Мне надо... Сейчас.

Аяна села, не отрывая слегка плывущий взгляд от бумажки, и так же не глядя отставила стакан. Она нагнулась и на ощупь вытянула кемандже, потом вслепую поправила строй и вытянула рубашку, второпях косо подложенную под струны и выбившуюся с одного края.

Наконец она понимала, как именно надо это играть.

Она просунула пальцы в смычок.

Кемандже зарыдала. Она стонала, как измученное, потерянное сердце, за которым Аяна шла два года, пытаясь догнать того, кто унёс его с собой. Она мучительно, заходясь в слезах, пела о том, как была заперта вместе с Аяной, как сводила своими стонами с ума девушек из соседних покоев, не давая сойти с ума ей самой, подставляла послушные струны под тревожные пальцы, впивалась острым шпилем в бедро и заглушала телесной болью ту боль, которая билась у Аяны внутри, словно птица, залетевшая в мастерскую их двора в долине. Она пела про свет, который погас, лишая надежды.

Мелодия сплеталась в рыданиях, горькая, как плетёный полынный ошейник брошенного Ишке, извилистая, как перевитые полоски кожи на рукояти ножа, тёмная и скользящая, как волосы Гелиэр, заплетённые для прогулки в парке. Сквозняк вытягивал её над ковром, столиком, нёс мимо диванчиков, запутывал в слегка хлопающем крыле жёлтой атласной занавески и увлекал наружу, в сад, рассыпая звуки над лестницей, клумбами, бросая медленно гаснущие осколки нот в открытые окна дома, поднимая их над черепичной крышей, выше и выше, к графиту серого неба, растёртому чьим-то пальцем над огромным одиноким миром.

Так вот они какие, слова той песни, которой он звал её прийти. Вот те слова, что звучали в нём, пока он две недели, избегая её, возвращался на «Фидиндо», засыпал и просыпался там один, в маленькой каюте, похожей на деревянную шкатулку.

Аяна опустила смычок. Мелодия стучала у неё в висках, рвано билась в её груди, тяжелее копья, темнее самой тёмной ночи.