Однажды в Марчелике (СИ) - Сухов Лео

И там, на землях ухоженного Старого Эдема, Пелла будет жить, как все. Найдёт себе правильного мужа – вот только не очень богатого, потому что не умеет себя с богатыми вести. А потом родит ему детей и, возможно, даже дождётся внуков…

И год за годом будет вспоминать Марчелику, удивительную историю деда, отчаянный вадсомад Старган. И год за годом будет мучиться вопросом: а был ли дед отомщён?

Нет, Пелле, конечно, хотелось вернуться в знакомые места, сходить на могилу матери, увидеть родственников, оказаться в привычной обстановке… Но когда девушка вспоминала, что это за унылая обстановка (и как её тяготит), то понимала, что лучше уж тут, под палящим солнцем, на просторах красных равнин – которые она, правда, пока не видела.

Пелла, как и многие молодые люди, ещё не понимала, что умереть в Марчелике проще, чем репу отпарить. Что бескрайние просторы красноватых равнин полны опасностей и врагов, а свобода ограничивается всё теми же простыми желаниями человеческого тела – поспать, поесть и попить. Потому что если что-то из вышеперечисленного никак не удовлетворить, то к чертям такая свобода нужна!..

А ещё Пеллу немного волновало, как там поживает Крист. Потому что, когда её увезли, он без сознания валялся рядом с трупом безвременно почившего от собственной продажности рива. Однако Пелла была уверена, что рано или поздно Крист выкрутится. И даже, наверное, заберёт её чемоданчик и увезёт его домой.

Но сама Пелла на родину возвращаться не собиралась. Хотя и не отказалась бы взять несколько памятных вещичек из своего багажа… Самое важное-то у неё с собой было: фотография матери, небольшая сумма денег и она сама. А остальное, как считала девушка, со временем приложится. Надо просто взять себя в руки и наотрез отказаться садиться на дилижанс до Сан-Валентино…

– Тпру! – крикнул воллам Алекс, натягивая вожжи. – Да что там опять?!

– Куда смотрели твои глаза? Ты что, не мог объехать эту яму, Бен? – Пелла узнала сердитый голос тёти Луизы.

– Да не видел я эту яму! Ты мне сама шляпу взялась поправлять, мам! – возмутился Бен.

– Да чтоб вас всех! Сколько можно-то?! – это уже Дан возмущается.

Пелла выглянула вперёд и увидела, что мужчины-касадоры сбегаются к четвёртому фургону, который въехал в глубокую лужу и теперь никак не мог выбраться.

Из каких бы лёгких и прочных материалов ни делали дома на колёсах, вот только весили они всё равно непомерно много. Застрявший фургон вытянуть было нелегко – даже двужильным воллам. Вот и приходилось людям помогать животным.

– Раз-два! Взяли! – кричал старик Джон, координируя действия помощников. – Раз-два! Взяли!

Фургон продержался десять минут, а потом со скрипом выбрался из ямы и выехал на сухую землю. Касадоры вернулись по своим местам, и движение возобновилось.

Солнце медленно, но неуклонно приближалось к зениту. Небеса стремительно бледнели, взамен приобретая болезненный жёлто-зелёный оттенок.

Пелла расправила поля шляпы и невольно вжала голову в плечи. Она никак не могла привыкнуть к тому, что в северном полушарии Эрфы Гробрудер не отбрасывает спасительную для всего живого тень, болтаясь где-то на самом краю горизонта. Впрочем, к тому, что Гробрудер каждую ночь забирался высоко в небо, тоже привыкнуть было сложно…

К жаре вообще бывает нелегко приспособиться. Особенно к такой, которая случалась в Марчелике. Будто не хватало Фор-Носту других сложностей и бедствий – так нет, надо было ещё и в середине дня всё выжигать…

Тем не менее, как заметила Пелла, местные привыкли к регулярной «прожарке» и выработали свои способы защиты: тонкотканная одежда свободного кроя, широкополые шляпы, большие фляги с водой, хитрый прищур, спасающий от солнца, и обязательный репитан.

Почему он так называется, Пелла не знала. Хотя догадывалась, что изначально название было другим. Впрочем, так оно и было. Ещё на заре освоения нового континента какой-то учёный муж придумал называть дневной отдых длинным словом «репитоантиаэриен» – но кто же будет в здравом уме так ломать язык? Вот жители Марчелики и сократили всё до «репитана». Впрочем, даже это слово использовалось редко. Чаще звучало словосочетание «дневной привал».

– Дан! – крикнул один из касадаров впереди. – Ты видишь то же, что и я?

– Я пока ничего не вижу, Бен! – ответил молодой глава вадсомада. – У меня грязь в глаза попала. Могу только щуриться и лить слёзы. Что там?

– Вспышки, Дан! – ответил Бенедикт, вглядываясь в далёкий горизонт.

Колонна повозок к тому моменту замедлилась и еле плелась. Иоганн забрался на крышу своего фургона и долго смотрел на горизонт. Пелла тоже начала вглядываться в край Гробрудера, стараясь заметить то же, что увидели опытные касадоры.

– Бен прав, Дан! – крикнул Иоганн. – Надо искать укрытие!

Фургоны снова тронулись, натужно скрипя колесами, но теперь их путь лежал к ближайшему сухому островку. А Пелла всё смотрела на край Гробрудера и, наконец, заметила, как по самому краю огромного бледно-красноватого круга пробегают какие-то всполохи. Вот только она совершенно не понимала, как сами касадоры заметили их за несколько минут до неё…

Остров, к которому Дан направил вадсомад, оказался вовсе не островом, а длинным мысом, который глубоко вдавался в Сухие болота. Появление фургонов вспугнуло с насиженных мест десятки мелких птиц, которые принялись с возмущёнными криками носиться над будущим местом стоянки. И продолжали это нехитрое занятие все те несколько минут, пока члены маленькой общины разворачивали навесы между фургонами, выставленными кругом.

Пелла оказалась не у дел. К работам её не привлекали, и она слонялась без дела, страстно желая быть полезной, но не находя выхода благородному порыву души.

А заодно случайно стала свидетельницей разговора тёти Луизы с сыном.

– А почему не выставили часовых? – спрашивала женщина.

– Мам, ну откуда я знаю? – удивлялся Бен в ответ. – Дан не приказал…

– А без приказа никто додуматься не может? – сварливо заметила женщина.

– Как будто у нас и без того дел не хватает!.. – проворчал Бенедикт.

К моменту, когда все работы были закончены, по поверхности Гробрудера проносились уже целые вереницы вспышек, а на жёлтом небе Марчелики переливалось бледное разноцветное сияние. Птицы, наконец, успокоились и скрылись в густой траве. А сама трава явно старалась стать не такой густой, как была совсем недавно.

Местные деревья и растения стремительно скукоживались, покрывались складками и сворачивали трубочкой листья. В общем, природа делала всё, чтобы предстоящий багрянец не навредил ей больше, чем положено.

А потом навалился жар… У Пеллы, как с ней всегда бывало в такие моменты, резко заболела голова. Струящийся солнечный свет, казалось, проникал повсюду, нагревая всё, что только можно. И что нельзя – конечно, тоже.

Девушку на пару минут кинуло в жар, но быстро отпустило. Ощущения были знакомы ещё по Старому Эдему. Так бывало всегда, и Пелла давно привыкла, упрямо не подавая виду, что ей плохо. Только с сожалением и завистью смотрела, как молодые касадоры располагались под навесами и занимались своими делами…

– Что, мешо, плохо во время вспышки? – раздался рядом женский голос.

Пока Пелла наслаждалась незабываемыми ощущениями, к ней незаметно подкралась Анна. Кажется, мать того самого Алекса, с которым Пелла ехала в фургоне.

– Да, – не стала скрывать девушка, раз уж её слабость обнаружили. – С детства так…

– Значит, это у тебя семейное!.. – Анна усмехнулась.

– Откуда вы знаете? – удивилась Пелла такой осведомлённости.

В самом деле… Её мать тоже всегда плохо реагировала на вспышки. Правда, ни сама Пелла, ни мама в этом никому старались не признаваться. По старым поверьям, те, кому плохо от солнечной вспышки, наверняка были связаны с нечистым. А, стало быть, либо ведьма, либо колдун. И тем, и другим, как давно известно – место на костре.

Конечно, власть – что светская, что духовная – с этими дикими предрассудками старалась бороться… Однако делала это вяло, без огонька: спустя рукава и прикрыв глаза. Всё-таки людям куда проще в своих бедах винить других людей.