Бортпроводница - Крис Боджалиан

— Только потому, что ты бываешь лишь в местах типа Мэриленда и Вашингтона, — подбодрила его Розмари.

— Не-а. У Кэсси глаз наметан на всякие прикольные вещи, — сказал он. — Правда, подарки просто идеальные!

— Спасибо, — откликнулась та.

Она была тронута. «Он всегда намного добрее ко мне, чем Розмари, — подумала Кэсси, — хотя знает о моих грешках не меньше, чем она. Просто он не так склонен к осуждению».

Она подозревала, что, услышав о ее связи с убийством в Дубае, Деннис удивится куда больше своей жены.

17

В ответ на обвинения своего народа в зверствах отец Елены улыбался и напоминал о Большом театре. О Чехове. О Чайковском.

— Мы можем быть безжалостны, — заметил он однажды, изучая взглядом коньяк «Арарат» в своем бокале, — но в нас не больше и не меньше от зверей, чем в любом другом народе.

Разговор происходил за ужином с его старыми товарищами из КГБ, большинство из которых теперь интересовались только своими элитными дачами и статусными женами, а также богатствами, которые они извлекли из обломков некогда культовой стены. Он напомнил им, что Ленин любил романы, что литература была частью политического мира, в котором рос вождь. Желая принизить своих врагов, тот обзывал их именами особенно глупых и особенно ненавистных персонажей из произведений Чернышевского, Пушкина и Гончарова.

— В чем разница между Обломовым и олигархом? — спросил он тем вечером, готовясь выдать афоризм. — Если олигарх проводит день в постели, то только потому, что с ним шлюха и он хочет получить за свои деньги сполна.

В глубине души он, конечно, понимал, что разница не в этом. Вовсе не в этом. Нынешние олигархи богаты, как Обломов, но не ленивы, свои громадные состояния они получили не в наследство. Большинство из них всего добились сами. Конечно, они погрязли в коррупции. Коррупции поистине титанических масштабов. Но они тяжело трудятся. И возможно, единственный человек, перед которым склоняют головы, — российский президент. Они — альфа-самцы, не берущие пленных.

По мнению Елены, Виктор представлял собой идеальный пример этого балансирования между варварством и утонченностью. Под его безупречно сидящими костюмами скрывался хладнокровный дикий зверь, который вставил себе искусственные зубы и был вынужден откусывать пищу небольшими кусочками. Он свободно говорил на нескольких языках и мог оценить эстетику фильмов Тарковского. И он был такой не один. Предположительно, даже Сталин, человек абсолютно далекий от культуры и не интересовавшийся искусством ради искусства, умер в 1953 году под пластинку с записью моцартовского концерта № 23 в исполнении пианистки Марины Юдиной.

Елена открыла приложение в телефоне и понаблюдала за маленькой синей точкой, бившейся, как крохотное сердце. Точка пульсировала, расширялась и сужалась, распространяя вокруг себя более светлые волны в виде идеального круга. Волна исчезала, на ее месте появлялась новая. Эта точка была добычей Елены, и добыча сейчас гуляла по зоопарку.

Она положила телефон рядом с собой на деревянную скамейку и скрестила на груди руки. Бросила взгляд на небоскреб Флэтайрон-билдинг, возвышавшийся в полутора кварталах к югу, потом на молодых родителей, игравших с детьми в траве, на людей, выгуливавших собак по тропинкам Мэдисон-сквера. Эта картинка во всей ее простоте и нормальности подействовала на Елену удручающе, напомнив ей о собственной неприкаянности, и она тряхнула головой, пытаясь отогнать меланхолию. Это не ее мир и не ее жизнь, и они никогда таковыми не будут. Ни в Москве, ни на Манхэттене.

Она надела неприметные шорты цвета хаки, белую блузку без рукавов и бежевые сандалии. При ней были журнал и пакет с бейглом, но только для того, чтобы оправдать в глазах возможных наблюдателей свое сидение на скамейке. Было солнечно и жарко, во влажном воздухе не ощущалось ни малейшего движения, и Елена мечтала о ветерке.

Она почти ничего не знала об этом районе. Наиболее хорошо знакомая ей часть города находилась в Среднем Манхэттене к западу от Пятой — огромные кварталы небоскребов, в одном из которых располагался нью-йоркский офис «Юнисфер», где она побывала раза четыре-пять за всю жизнь. Семейные деньги. Семейный бизнес — или, по крайней мере, его часть. Часть, окончательно сформировавшаяся после коллапса 1991 года. Елена тогда еще пешком под стол ходила.

Думая об этом городе, первым делом она вспоминала ужины в роскошных дубовых столовых в обществе отца и американских менеджеров фонда. До того, как его отравили. Она тогда училась в колледже. За столами сидели администраторы и управленцы, которые ели и пили так, словно попали в иную эпоху. Люди постарше время от времени обращались друг к другу «товарищ» — они без тени иронии называли товарищами даже американцев.

Еще Елена вспоминала ужины наедине с отцом в окрестных ресторанах, как правило полупустых, поскольку они подгадывали момент, когда театральная публика начинала расходиться, отправляясь на спектакли. Отец получал удовольствие от поездок в Америку и любил, когда Елена приезжала из Массачусетса в Нью-Йорк, чтобы с ним повидаться. Он наслаждался общением с местными людьми. Ему наверняка понравилось бы общество Соколова — по крайней мере, он выбивал бы из него дурь, пока тот не показал бы свою истинную суть, — потому что кровь Алекса была богата русскими генами. Однако отец был русским до мозга костей, так что его поездки в Штаты длились недолго. Он гордился своим акцентом (Елена же прикладывала массу усилий, чтобы избавиться от малейших его следов). Она определенно никогда не посетила бы Эмпайр-стейт-билдинг, музей «Метрополитен» и Бронксский зоопарк.

Елена закатила глаза, словно перед невидимым собеседником. Зоопарк, подумала она. Серьезно? Жизнь трещит по швам, а Кассандра Боуден как ни в чем не бывало гуляет по зоопарку. Судя по информации, которую Елена собрала о бортпроводнице, скорее всего, та проводит время с сестрой и ее семейством. И поскольку они из Кентукки, наверняка пробудет с ними весь день. А завтра вечером у нее рейс в Рим.

Проблема, как Елена объяснила Виктору, прибыв на место, заключалась в том, что дом, в котором жила Боуден, охраняли привратники и портье. Их было много. Этим утром, в субботу, наблюдая за домом, Елена насчитала как минимум троих: один стоял за стойкой у входа, другой мел мостовую, третий открывал двери жильцам, вежливо провожая их в августовскую жару. Также она обнаружила три камеры: в вестибюле, лифте, идущем из подвала, и на парковке, соединявшейся со зданием через сложенный из шлакоблоков подземный коридор. По собственному опыту она знала, что спрятаться от камер в частном жилом доме гораздо сложнее, чем в отеле.