Наши беседы - Юрий Фёдорович Куксенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Беседа пятнадцатая
Надо еще немного сказать о Фергане. В отделенной общине СЦ было около 300 членов. Собирались в Беш-Бале. Рассказывают, что когда-то здесь свирепствовали басмачи и вырезали весь аул. Остались в живых только пять мальчиков. Поэтому и назвали этот поселок Беш-Бала, что значит «пять мальчиков». Теперь это часть Ферганы.
Отделенная община в Беш-Бале, как и зарегистрированная по ул. Крупской, состояла, в основном, из верующих, приехавших из разных городов России. Многие верующие жили в Беш-Бале, недалеко от молитвенного дома. Глиняные узбекские дома с высокими дувалами и просторными дворами для расположения ульев, близость хлопковых полей и базара очень привлекали братьев. Почти все члены общины были пчеловодами. Многие верующие из зарегистрированной общины боялись их и их детей, называли «беш-балинскими басмачами». «Мы боимся пускать своих детей к вашей молодежи – развратят их», – говорили они.
И вот в эту Беш-Балу стал приезжать П. Д. Петерс и настраивать против меня и против служителей Совета Средней Азии недалеких в духовных делах братьев.
Выше я уже отметил, что в церквах Средней Азии не было серьезных болезней, но это не значит, что мы отдыхали, как на курорте. Мы вели жестокую борьбу с пороками и нечистотой в среде верующих и служителей и, не в последнюю очередь, в Беш-Бале. А это порождало немало противников. С 1967 года мне не раз приходилось мирить там ссорящихся «братьев-драчунов во Христе», «хватать пса за уши», по словам Соломона (Прит. 26:17). Порой я уходил от них искусанным, так как «поучающий кощунника наживет себе бесславие и обличающий нечестивого – пятно себе. Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого – и он возлюбит тебя» (Прит. 9:7-8).
Невозможно раскрыть все дела, какие приходилось мне разбирать. Мы наказывали многих потерявших страх и совесть братьев. Чего только я в жизни моей не видел и не слышал, но только в Беш-Бале впервые узнал о некоторых гнусных грехах и о том, как низко может пасть человек. Вот в этой «прославленной» Беш-Бале Петерс и нашел для себя самую подходящую почву.
Когда я прибыл в Фергану на братское совещание, друзья рассказали мне, что Беш-Бала в течение недели буквально гудела, как улей. Человек тридцать братьев каждый вечер черной тучей носились со двора во двор и, сколько было силы, кричали: «Мы что, больше не принадлежим к Совету Церквей? Нас продали братья в оппозицию? Где тот отступник Юрий Федорович?»
Я пришел в молитвенный дом – там ожидала меня вся эта братия с предводителем во главе. Они потребовали от меня рассказать о взаимоотношениях служителей Среднеазиатского Совета с Советом Церквей. «Что там еще за Обращение вы написали?» – возмущением спросили меня. Я рассказал об Обращении, прокомментировал его, и они немного поостыли.
Потом я стал требовать объяснений по поводу тех обвинений, которые сыпались в мой адрес во дворах за высокими дувалами. Все молчали. «Почему молчите? – спросил я. – Братья, дайте отчет своим словам! Бог все равно скоро за все это спросит! Кто кричал больше всех – встаньте и скажите теперь! За такую клевету в мире судят и сроки немалые дают, а у верующих – никакой ответственности! Царь далеко, а Бог высоко, как говорится, и ничего не боимся. Распустили языки свои! Как вам не стыдно? Кто научил вас не бояться Бога?»
Много раз поднимался шум. Братья уличали друг друга: «Ты говорил, ты говорил… Ты же больше всех говорил, чего молчишь?!» Подняли на ноги уже немолодого брата, моего родственника: «А ты что молчишь? Ты больше всех кричал: „Юрий Федорович – предатель!“ Вставай и говори, кого он предал». Родственник, поглядывая на Петерса за кафедрой, сказал: «Мне Совет Церквей поручил следить за Юрием Федоровичем…»
В конце всей этой перепалки пришли к решению, что надо просить Совет Церквей о моей встрече с Г. К. Крючковым. Мы и раньше просили об этом, но Крючков отвечал, что нет в этом надобности. Теперь же и Совет Церквей и сам Геннадий Константинович дали согласие. Я просил, чтобы мне разрешили идти на встречу не одному, а с братом П. Г. Петкером, который как раз присутствовал на одном из совещаний Совета Церквей.
В конце совещания Д. В. Миняков прикрепил меня к связной Крючкова, сестре Светлане, а Петра Генриховича – к другой сестре, а сам поехал с ними. Около двух часов мы колесили по Москве (обе группы врозь), прыгая с одного транспорта на другой: с электрички – на метро, с метро – на троллейбус, с троллейбуса – на трамвай, с трамвая – на автобус и т. д. Наконец, прибыли на Белорусский вокзал и перед самым отходом поезда заскочили в купейный вагон, нашли свое купе и сели, еле переводя дыхание. Напротив уже сидел какой-то пожилой пассажир с чемоданами. Немного отдышались, потом Светлана вышла в коридор. К ней пришел из другого вагона Миняков, и они долго шептались. Такой приход с шептаниями и хихиканиями повторялся много раз. Затем вышел и я, попросил Минякова не разлучать меня с Петром Генриховичем. И еще попросил, чтобы Миняков поменьше мозолил здесь глаза. С сестрой он может полюбезничать в другое время…
Уже в полночь Миняков снова приходит и вызывает Светлану в коридор. О чем-то возбужденно разговаривают как, на базаре, а потом вызывает меня и говорит: «Нас засекли! В вашем купе едет агент КГБ! Мы дальше не можем ехать. Надо выходить и возвращаться в Москву. Сейчас будет Минск, так что бегом отсюда». Я ответил: «Дмитрий Васильевич, да ты что?! Когда мы зашли, этот старик уже сидел со своими чемоданами. Он сейчас спит. Это выдумка. Разве, может быть, вы своей беготней и шушуканьем подцепили там у себя кого? Так, в крайнем случае, можно сойти в Минске и еще день попрыгать по трамваям и автобусам, заметая следы. «Нет-нет, – настаивал Миняков, – встреча не состоится. Быстро выходите. Вот уже и станция. Быстро, бегом!»
Светлана дернула меня за рукав, мы оба слетели на платформу, и я поплелся за ней на какой-то автобус, а Миняков поехал дальше. А с ним и Петр Генрихович. «Вот аферисты-то!» – подумал я.
Мы приехали в аэропорт. Светлана взяла два билета до Москвы. Я уговаривал ее оставить эту шутку и в течение дня, без всяких «хвостов», переехать на какую-нибудь захолустную станцию и оттуда снова продолжить путь по назначению. Но все тщетно.
Мы зашли в
