Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - Николай Тимофеев

По ней мы и двинулись, хотя наши надежды на увеличение скорости не оправдались: мы могли очень просто поломать лошадям ноги. Попалось несколько амнистированных, которые поодиночке уныло двигались в том же направлении. Нами они не заинтересовались. Но одна неприятная встреча все же состоялась. Слева от дороги на траве лежало восемь человек, и я заметил у них одно ружье, хотя, конечно, оружия могло быть и больше. Когда мы поравнялись с этой группой, один из них поднялся.

— Эй, мужики, подъезжайте-ка сюда!

— Не можем, братцы, — отвечает Костя, который был ближе к ним, — спешим, опоздать никак нельзя.

— Подъезжай, тебе говорят! — уже с угрозой, да и остальные как-то зашевелились, приподымаются. Я уже пощупал припрятанный пистолет: неужели придется?

Но Костя выдал такой монолог на высочайшей фене, что этот их заводила снова улегся на траву и махнул рукой: «Мол, трогайте дальше, ясно, что свои в доску!»

Въезжаем в Софийское, большое старинное село. Находим колонну, точнее, бывшую колонну, рассказываем, кто мы и зачем. Гостеприимные хозяева — конюхи (больше никого нет) ставят наших лошадей в конюшню, а нам рассказывают местные новости. Вчера с десяток амнистированных загнали весь базар в Амур, все стоят по пояс в воде, а те расхаживают по берегу, поигрывая ножичками, и выпускают только тех, кто согласен расстаться с деньгами и часами. Большинство, почти все женщины, упорно стоят. Спасти тех водяных некому, вся власть разбежалась и попряталась. В Софийском находится армейский гарнизон и такой же военно-морской, но в события не вмешиваются: им, военным, это не дозволяется. Случайно на военно-морскую базу приплывает на катере какой-то контр-адмирал из Амурской флотилии, берет два десятка моряков с автоматами, и те со страшной стрельбой поверх голов разгоняют злоумышленников, ни одного не задержав: те шустро разбежались.

Ситуация, таким образом, не располагала к задержкам, и мы решили, переночевав, немедленно, еще затемно, отправиться в путь. Нужно было запастись продуктами, и мы зашли в ближайший магазин. А он оказался не только продуктовый, и мы, закупив нужные продукты, решили приобрести кое-что из одежды. Мы ведь по одежде почти не отличались от зеков: телогрейки, кирзовые сапоги, неказистые кепочки. А тут были материалы, как раз в то время очень модные клетчатые, из которых наш любитель-портной, он же завгуж Иван охотно шил любому желающему ковбойки. Мы с Костей взяли ярко-красной шотландки на пару ковбоек для каждого и по отрезу на брюки, хотя и не были уверены, сможет ли наш доморощенный Диор сшить нам и по брюкам. Когда продавщица отмерила нам нужные ткани, вдруг на улице раздался душераздирающий вопль. Продавщица выглянула, торопливо сказала: «Ребята, рассчитывайтесь быстрее, я буду закрывать, а то прирежут здесь запросто».

Мы заплатили, а, выходя из магазина, видим лежащего на земле окровавленного человека и уже бездыханного.

На свою Хальджу мы возвратились без приключений и доложили Утехинскому о нашем пути и о положении в Софийском. Если мы будем двигаться к Софийскому компактно всей группой, то для нас опасности никакой не будет: у нас и пистолеты, и автоматы, и люди, умеющие со всем этим обращаться. Другие «богатыри» вернулись из своих поездок без результата.

Утехинский доложил в Циммермановку, и оттуда поступило распоряжение: быть готовым и ждать приказ.

Ждем, а Иван усиленно шьет нам рубашки. В такой ярко-красной ковбойке я потом расхаживал по станице Ярославской. Получаем приказ: всем двигаться на Софийское, забирая всех лошадей. На колонне остается ликвидком. Председателем ликвидкома назначен я.

18. ЛИКВИДКОМ

Двое суток прошло в невообразимой суматохе. Каждый хотел взять как можно больше вещей, но что можно было взять, если на семью давали одну лошадь, а на холостяков — одну на двоих. Караван должен был вести Костя, и я передал ему свои вещи, чтобы он пристроил их где-нибудь в Циммермановке. Я не знал, когда мне предстоит отправиться в путь, но решил избавить себя от лишнего груза, когда мне придется шагать по болоту в последний раз. Так поступили все, которые оставались со мной.

Я распрощался с Костей и Володей, и караван отправился в путь. С ними все обошлось благополучно, и через несколько дней мы получили известие из Циммермановки, что все прибыли туда в целости и сохранности. С Костей мы потом переписывались много лет. Он осел где-то в Запорожской области, женился и прислал мне фотографию с женой и малым чадом.

Через два дня завгуж Иван, передав Кузембаю все хомуты и уздечки, с двумя последними лошадьми отправился той же дорогой. А еще через три дня завмаг, женщина приятной наружности, также передав оставшийся товар заведующему продскладом, ушла с мужем-взрывником через болото.

Нас осталось четверо — утвержденный состав нашего ликвидкома. Было неизвестно, сколько нам придется еще здесь находиться, но улучшить свое житье-бытье мы решили сразу и перебрались в одну из брошенных квартир, где были и пружинные кровати с никелированными шишечками, и круглый стол, и диван, и настоящие стулья, и даже шкаф с книгами. Сколько лет я не спал на пружинной кровати? Можно было и зимовать, тем более что аккуратные штабелечки пиленых и наколотых дров стояли возле каждой квартиры.

Главный бухгалтер Анучин собирал нас, бывших старших, а ныне председателей ликвидкомов, в Циммермановку. Мы с Жорой Зяблых идем туда с большой охотой, надеясь узнать что-то новое. В Циммермановке же густое броуновское движение и кипение страстей. Многих увольняют и рассчитывают, надо уезжать, а на чем? Пароходы, древние, еще николаевских времен, с чавкающими колесами, ходят от Николаевска до Комсомольска редко, и попасть на такое историческое сооружение трудно, так как там, внизу, тоже множество желающих того же самого. Везет тому, кто попадет на какое-либо судно из собственных Нижне-Амурлага, но это редкая удача. Еще хорошо, что при таком скоплении людей в Циммермановке совершенно нет уголовников: своих амнистированных, как я уже говорил, отправили централизованно, а потоки тех, что снизу, идут мимо Циммермановки. Курсируют всяческие страшные слухи (потом оказалось, что это вовсе не слухи), что бывших надзирателей и охранников, хотя никто из них больше нигде не появляется в форме, сбрасывают с пароходов, выбрасывают из поездов, и случаев убийства много.

Новости, поведанные нам Анучиным, были скудные: судьба наша оставалась неизвестной, но задача была поставлена. Все равно передавать кому-то многомиллионные материальные ценности придется, и к этому событию нужно быть готовыми, а для этого необходимо максимально очищать баланс, списывая, что можно, и даже, что нельзя. Формулировка — «пришло в негодность в результате длительной эксплуатации». Бумаги представлять в Циммермановку два раза в месяц. Не очень сладко. Это для них просто, у которых дорога есть, а нам, дальним, по сути дела, непрерывно в пути находиться: туда-сюда, туда-сюда.

Работа закипела: считали, взвешивали, пишем бумажки. Расхождений с данными учета почти нет, мелкие регулирую бумажками. Только одна большая новость: обнаружился избыток ржаной муки в четыре с половинной тонны. Откуда она появилась, не знаю, но приходовать ее я не стал. Придется передавать, людям пригодится.

А в Циммермановке все оставалось по-прежнему, проблема выезда так и осталась острой. Был один такой случай. Мы, человек шесть-семь, решили помочь одному молодому парню сесть на пароход. Пристани в Циммермановке не было, билеты не продавались. Просто пароход останавливался метрах в пятнадцати от берега, люди подъезжают на лодках, а билеты продают уже на палубе. Сейчас же, когда пароходы идут от Николаевска перегруженными, матросы отталкивают лодки баграми, даже иногда переворачивают.

Стоим на берегу, ждем. Должен подойти пароход «Гоголь». Множество людей, горы чемоданов, ящиков, узлов. Есть дети. Мы, семеро, возле лодки. Рассуждаем просто: как бы дело ни обернулось, мы, такая группа молодых людей, сумеем забросить на палубу одного парня с двумя несчастными чемоданчиками, и он быстро затешется в скопище палубных пассажиров. А потом возьмет билет, даже если придется сидеть верхом на ком-нибудь.

Далеко-далеко на волнах Амура появляется точка, которая увеличивается. «Гоголь». На берегу все зашевелилось, задергалось, заговорило. Приготавливаемся. Пароход почти равняется с нашей толпой, и мы своей лодкой срываемся с места. С нами еще с десяток лодок — не мы одни такие хитрые.

Но происходит нечто странное. «Гоголь» вместо того, чтобы как обычно подойти максимально близко к берегу, останавливается очень далеко, метров за семьдесят-восемьдесят и становится на якорь. Удивленные, мы останавливаемся, то же самое делает и вся наша лодочная армада. Случилось что-то необычное.