Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - Николай Тимофеев

Существовал еще один нюанс. Занимая должность нормировщика, я становился работником МПС (и это было бы записано в трудовой книжке), а бухгалтера становились работниками ГУЛАГа. Ясно, что первый вариант был для меня гораздо предпочтительней.

Но делать было нечего, и я постепенно отступал перед эмоциональным нажимом Александрянца. Я уже согласился подавать заявление, но только на должность рядового бухгалтера, а потом, через пару месяцев, я уже буду готов и на старшего.

— Ерунда, — кричал Жора, — я тебя за два дня натаскаю по новым для тебя делам, и ты будешь ничуть не хуже других. Послезавтра идем вместе к главбуху.

Так и сделали. Главный бухгалтер 3-го отделения старший лейтенант Василий Васильевич Анучин (из военнопленных) поговорил со мной минут двадцать и дал согласие. Колонна, на которую я должен быть назначен, еще не существовала, и Анучин посадил меня в своем кабинете (я понял, что как желание присмотреться ко мне) и я начал трудиться по материалам годового отчета за 1952 год. В чем-то я еще ориентировался плоховато, и вечерами Жоре приходилось объяснять мне что-то новое, но считал я на счетах здорово, и всякие ведомости по перекрестному подсчитыванию получались у меня быстро и точно. Я даже иногда развлекался, считая на счетах под ритмы известных песен. Анучин как-то подошел ко мне во время такого концерта, подумав, что я просто отдыхал в это время, но увидел, что я одновременно и подсчитываю огромный столб цифр, удивился и сказал: «Ого». Одним словом, авторитет я у него заимел.

Через три дня я получаю назначение на должность старшего бухгалтера на еще не существующую колонну, на место, где будет построена железнодорожная станция Хальджа, по одноименной речке. Напутствие перед отъездом мне выдал сам Кричевский, который узнал меня по той истории с кривыми трубами и удивился, что я с производственной работы ухожу на бумажки. Меня так и подмывало рассказать ему мою историю с Казьминым, но я быстро решил, что начинать работу с кляузы не очень удобно.

В отделе кадров мне поставили штамп с огромной цифрой «2», что означало разрешение проживать и работать во второй запретной зоне, в которую входил весь Дальний Восток, сам паспорт сразу отобрали и выдали мне бумажку, которую все называли «собачьей справкой». Человека с такой справкой не мог никто задержать, арестовать, обыскать и прочее. Для всех этих мероприятий в МВД существовало собственное подразделение, именуемое «оперчекотделом». Слава Богу, мне с ним сталкиваться не пришлось.

Я назначался старшим в группе из четырех человек, и мне дали список этих гвардейцев: я, заведующий техническим хозяйством Кузембай Тулеубаев, прораб Володя (фамилии не помню), а четвертый (как тут не сказать: гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется) — старший экономист Константин Калашник, а я даже не знал, что он тоже освободился.

Всю свою бригаду я обнаружил в той же гостинице. Как я до сих пор не увидел Костю, сам понять не могу. Как мы с Костей обрадовались. Вступаем в новый, по сути дела неизвестный нам (а мне особенно) мир, и хорошо, если рядом с тобой надежный друг.

Утром мы получили аванс и отправились в путь. Зимник до Хальджи еще не доходил, и мы доехали до колонны, где он заканчивался. Мы разместились в будке из неошкуренных бревен, где проживало еще пятеро таких же бедолаг, как и мы. Встретили они нас приветливо, и мы кое-как ухитрились расположиться в этой будке для сна.

Мы знали, что работы по прокладке зимника дальше к Хальдже ведутся интенсивно, и не думали, что надолго здесь задержимся. Однако здесь случилось происшествие, в котором я едва не потерял свою молодую жизнь, очень, между прочим, для меня драгоценную.

На следующий день в этой нашей тесной будке состоялась грандиозная пьянка, уж не помню, по какому случаю: или был день рождения одного из хозяев будки, или просто в честь прибытия благородных гостей.

Для меня такие пьянки в незнакомой компании — сущее наказание. В знакомой компании, где все знают, что я ни капли не беру в рот хмельного, все обходится нормально, а с незнакомыми — прямо беда. Здесь, например, все толпой уговаривали меня «хоть глоточек», потом угрожали вылить налитое за шиворот, и кончилось тем, что я под хохот участников сам вылил полстакана спирта за собственный воротник, и все от меня отстали.

Однако главные события этих суток были впереди. В самый разгар веселья обнаружилось, что спиртного больше нет, а все участники считали, что до полного счастья им еще далеко. Мгновенно появилось предложение смотаться в ближайший леспромхозовский поселок, до которого было километров девять-десять, и добровольцами на этот подвиг оказались все, тем более что лошади на колонне были.

Пришлось вмешаться мне. Отправляться верхом на лошади пьяному человеку при тридцатиградусном морозе было, по-моему, безрассудной затеей, но отговорить от этого разгоряченную компанию мне не удалось. Безо всякого желания я заявил, что поеду сам, и мое заявление было встречено с бурей восторга.

Буквально через три минуты мне подвели оседланную лошадь, и я помчался галопом в желанном направлении. А еще минут через пять я понял, какую большую ошибку я допустил. Я сел в седло в обыкновенных суконных брюках, и, по-моему, любой человек догадался, что может в первую очередь замерзать у человека, сидящего враскорячку в седле. Вот так было и со мной, и у меня постепенно стала зреть мысль, не приведет вот этот тридцатиградусный мороз к прекращению славной казачьей фамилии. Возвращаться было поздно, и я пытался хоть немного подогревать опасное место, как-то подтыкая под него полы полушубка, которые уже через полминуты выскакивали оттуда.

До лесопункта я добрался, изрядно замерзший и весь целиком, и кое-где особенно. В таких лесопунктах магазин располагается в одной хате с продавщицей, и она отпустит спирт в любое время дня и ночи. Спирт был в чекушках, и я на веревке, данной продавщицей, повесил на себя гирлянду бутылочек, как гранатометчик, и отправился в обратный путь.

Чтобы хоть чуть согреться и в особенности согреть беспокоящее меня место, я решил минут пятнадцать-двадцать пройти пешком и двинулся по дороге, ведя лошадь в поводу и позвякивая бутылками. Ночь была не очень темная, уже не помню почему. Согревание мое шло плохо, и я уже решил садиться в седло, чтобы побыстрее добраться до тепла, как вдруг заметил слева, недалеко от дороги, большое черное пятно, которое, как мне показалось, двигалось. Первая мысль — медведь-шатун, самое злобное, самое свирепое существо в здешней тайге, и в секунду я сбросил с плеча ружье и снял его с предохранителя. Вторая мысль — если медведь, то почему моя лошадь ведет себя так спокойно?

Что же это такое? Сообразить никак не могу, а нужно же было что-то предпринимать. Осторожно, держа ружье наизготовку, подхожу ближе и ближе. Что вижу? Под огромным корнем вывороченного дерева спит мужик, держа в руке повод лошади, а лошадь из-за натянутого повода низко наклонила голову, вследствие чего силуэт черного пятна был таким не угадываемым.

Трясу его, а он мычит и вставать не собирается. Мужик он некрупный, но втащить его на лошадь я не в силах. Я и так, и этак, но сил у меня явно недостаточно. Наконец я додумался делать это постепенно, то есть сначала втащил его по корням немного повыше, а потом все-таки перевалил его на седло ногами по одну сторону, а головой по другую.

Я пошел по дороге, держа повода лошадей и все время поддерживая моего приятеля, который постоянно норовил сползти с седла. А это означало, что шел я медленно, а замерзал все больше, в особенности после некоторого разогревания в результате погрузочных работ.

В рассказах часто пишут «мороз крепчал». А он действительно крепчал, и это беспокоило меня все больше и больше. Я не мог сесть в седло и не мог ускорить движения, а начал замерзать сильнее. Что-то уже совсем нехорошее начало шевелиться в душе. Неужели вот так и закончу жизнь свою? Попутчика своего крою всем своим богатым лексиконом, но хорошо понимаю, что бросить его я не могу, а мои регулярные встряски пока результата не дают.

Таким вот плохим ходом с такими вот плохими мыслями я добрался до поворота с дороги на просеку, которую рубили и сегодня, а это означало, что здесь были костры и могли быть остатки горячих углей под пеплом. Это внушало мне кое-какие надежды, видеть остатки костров я не мог и перешел на нюх. И почти сразу запах дыма учуял. Раскопав первое кострище, раздуть огонь я не смог, но на втором обнаружил под пеплом красные уголечки, и скоро уже заплясали веселые огонечки.

Я уложил своего приятеля на еловое ложе возле костра и устроился сам, оживил костер горелыми обрубками, и у меня уже был добротный костер. Можно было подавать сигнал, и я дважды выстрелил, раздумывая: если они все будут в помещении, то могут и не услышать выстрелов. Но через несколько секунд я услышал ответные выстрелы, а потом — много выстрелов, которые были ближе и ближе.