Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - Николай Тимофеев

В конце двадцатых годов мама тяжело заболела ревматизмом и с трудом передвигалась. В 1929 году она родила сестренку Манечку. Когда Манечка начала ходить, мы устраивали соревнование: кто лучше почешет дедушке спину. Но… всегда предпочтение отдавалось маленькой сестренке. Весной 1931 года мама умерла. Помню грязь, и мы на дрогах, на которых стоял гроб с телом мамы. Свезли ее на кладбище.

В этом же году в нашем хуторе создали колхоз. Забрали лошадей, быков, корову и телку, двух свиней, оставив одну. Весной 1932 года забрали все остальное. Особенно тщательно забирали хлеб.

У дедушки было много голубей, которые гнездились везде, где находили место. Остались одни голуби. Поскольку ничего другого не осталось, дедушка с бабушкой ночью половили часть голубей и хотели после обработки засолить. Но днем пришли активисты и забрали это мясо для колхозной кухни да еще стали долбить земляной пол в поисках спрятанного хлеба.

Дедушка работал в колхозе по устройству курятников, так как вся птица тоже принадлежала колхозу. Однажды дедушку пригнали конные уполномоченные. До этого они иногда ночевали у дедушки, так как у нас был один из лучших домов в хуторе и покрыт не соломой, а интернитом (шифер 40 на 40 см). Собрали еще человек шесть и погнали по грязи в город Шахты, а затем в Новочеркасск, в тюрьму. Нас же раскулачили и выгнали из дома.

Отец нас с сестренкой определил к одинокой женщине, которая жила со своей матерью, а сам скрылся на Украине, где устроился работать на шахтной поверхности. Наступил голод 1933 года. Отец иногда тайком привозил продукты, но нам с сестренкой они не попадали. Питались тем, что нам варили мерзлую свеклу. Однажды мне дали на колхозной кухне половину спеченного в золе кабака и наказали, чтобы сам не ел, а понес Марийке. Принес эту еду, а «мачеха» говорит: «Что ты к ней лезешь со своим кабаком? Она уже умирает». Положил я этот кабак рядом с сестренкой, лег около нее и уснул. Проснулся, а она уже умерла. Нашел я младшего брата отца, дядю Ваню, который пахал на быках колхозное поле, и сказал ему, что Маня умерла. Пришел он вечером, сколотил какой-то ящик, да за садом ночью мы ее и похоронили.

Вскоре приехал отец, очень расстроился. Он любил свою дочь. Затем забрал к себе в Чистяково эту злую «мачеху», меня, мою бабушку, дядю Ваню и тетю Соню, которой было лет десять. Но и там было голодно. Мы с тетей Соней ходили просить милостыню, лазили по помойкам в поисках съестного. А «мачеха» тайком от отца и нас сбывала на рынке часть продуктов, которые выдавались шахтерам. Однажды к нам приехала старшая сестра отца тетя Анастасия, пошла на рынок и там увидела, как «мачеха» торгует продуктами. Все рассказала отцу. Отец тут же выпроводил «мачеху».

Вскоре умерла бабушка, и отец весной 1934 года решил возвратиться домой в свой хутор. Дело в том, что дедушку оправдали и отпустили домой. Истощенный дедушка прибыл к пустому дому, зашел к соседу, где его приняли, накормили борщом, а к утру дедушка умер от заворота кишок.

В нашем доме находилось правление колхоза, но нам вернули ту часть дома, в которой мы жили до раскулачивания. Отец стал работать конюхом на колхозной конюшне. К осени на заработанные трудодни он получил два мешка пшеницы. Поставили их для просушки к обогревателю печи, которая топилась со стороны правления. Рано утром пришла уборщица и затопила печь. От перегрева мешки задымили, и нас с тетей Соней еле живыми от угара вынесли на улицу. После этого случая нам вернули и вторую половину дома.

Поздней осенью 1934 года отец женился на женщине из соседнего хутора, которую оставил муж. У нее был ребенок лет трех. Мачеха привела с собой корову, что облегчило нашу жизнь. Но все равно жили очень голодно, так как на трудодни давали мало. В основном жили за счет того, что выращивали на огороде. А так как родители работали в колхозе с раннего утра до вечера, а во время уборки хлеба и ночевали на току, то полив овощей и обработка огорода легли на меня и моего сводного брата.

В сентябре 1935 года я пошел в первый класс. Учился с охотой, но с учебниками, а особенно с тетрадями было плохо. Однажды уже в третьем классе отец привез несколько штук тетрадей. Я их обернул газетой и после уроков сдал учителю. На следующий день он их вернул мне, но без переплетов. На них был изображен Вещий Олег, и говорили, что там можно было что-то прочесть против Советской власти. Затем вообще в учебниках стали заклеивать портреты Блюхера, Уборевича и других советских вождей. Нам объяснили, что они «враги народа» и советской власти.

Как-то так случилось, что мы с другом Петей переделали песню «Степь ковыльная» и вместо слов: «В колхозах хлеба полные амбары…» — стали напевать: «В колхозах хлеба пустые все амбары, как плохо жить нам стало на Дону…» — и т. д., но напевали про себя — боялись.

Школьников привлекали к труду. Мы работали в колхозном саду, заливали водой норы сусликов, так как считалось, что они съедают много колхозного хлеба, работали на разных подсобных работах.

Однажды, летом 1937 года, к нам во двор забрела цыганка. Мать была дома из-за травмы руки, полученной на соломокопнителе комбайна «Коммунар» при уборке хлеба. Когда цыганка закончила гадание, появился и я, как всегда грязный и босоногий. Цыганка схватила меня за руку и говорит:

«Цему хлопчику трэба погадать. Я за цэ ничего не возьму». Я стал отказываться. Ведь нас в школе учили, что пионеры в Бога не верят и т. п. Однако, мать настояла, чтобы цыганка погадала. Она взяла мою правую руку, посмотрела на меня и говорит: «Я не цыганка. Я — сербиянка и скажу тебе всю правду. Ты дуже несчастливая дытына. Тай дуже долго будешь несчастлив, пока не женишься. Проживешь долго, будет у тебя четверо детей и умрешь в казенном доме». Ничего за гадание не взяла, даже предложенных матерью спелых вишен. Не знаю почему, но запомнил это гадание на всю жизнь. Цыганка оказалась права! До сих пор не могу уразуметь, как так можно предвидеть судьбу человека?

В 1940 году летом я тяжело заболел брюшным тифом. После болезни заново учился ходить, сначала около больничной койки, а затем вдоль стен. Но в шестой класс пошел и в 1941 году был переведен в седьмой класс.

2. Война

Радио было редкостью, а о радиоприемниках в то время мы и представления не имели. И вот в воскресенье 22 июня 1941 года нарочные всех пригласили в клуб, чтобы услышали по радио важное правительственное сообщение. После речи Молотова многие женщины со слезами возвращались домой, а казаки хорохорились, что этого Гитлера шапками закидают.

Началась мобилизация в действующую армию. В августе был мобилизован и мой отец, от которого мы стали получать письма-треугольники, а иногда и открытки. Одно из них хранится у меня как реликвия до сего дня. В 1943 году отец погиб на фронте.

Мы, школьники старших классов, заняли место отцов. Работали на уборке урожая, кто погонычами быков на лобогрейках, а кто покрепче — и на сидушках, отгребая с кос скошенный хлеб. До января были заняты на колхозных работах: возили хлеб на элеватор и в амбары, пахали землю и т. д., за что нам начисляли трудодни.

В начале 1942 года, после освобождения Ростова Красной Армией, занятия в школе возобновились. В мае я закончил семь классов, получил свидетельство об окончании неполной средней школы и сразу же приступил к работе в колхозе. Мне поручили ухаживать за табуном молодых лошадей-двухлеток. Старшим у нас был глухонемой дядя Саша.

В июле пришли немцы. На третий день после их вступления я отправился к Донцу поудить рыбу и нежданно-негаданно попал в беду. Уселся, как бывало, у Нелидиных верб напротив болиндера (насосная установка для полива колхозного огорода). Примерно через час появился краснозвездный самолет, сделал круг над вербами и вдруг открыл огонь из пулеметов. Пули забулькали по воде вдоль берега. Я быстро забрался под береговую корягу. Сделав еще один круг, самолет улетел.

Только я вернулся к своим удочкам, как подзывают меня два красноармейца. Расспросили, откуда я, и есть ли в хуторе немцы. Рассказал, что знал. Они позвали лейтенанта, и я ему повторил. Он и говорит: «Знаешь что, пацан, ты лучше уходи отсюда».

Я смотал удочки и переплыл на другую сторону Донца к болиндеру, где дежурил дед Миша Калюжный, располагаясь во флигеле. Все ему рассказал и стал рыбачить с мостков. С другого берега красноармейцы попросили у нас рыбу. Я отдал деду свою, он взял, что было у него, и на лодке перевез на другую сторону. Оттуда с ним переехали три красноармейца, спрятавшись на дне лодки, и сразу же бросились в прибрежные кусты и ушли в сторону займища. А я продолжал свою рыбалку.

Вдруг вижу, что по берегу к нам идут четверо немцев. Бросился бегом во флигель и сказал деду Мише, что подходят немцы. Он сказал, что будет сам с ними говорить, и чтобы я молчал. Зашли два немецких солдата, направили на нас автоматы со словами: «Рус партизан?» Дедушка, как мог, объяснил, что мы не партизаны. Осмотрев все, скомандовали: «Рус, комм!» Когда мы подходили к берегу, дедушка велел мне сбегать и замкнуть флигель.