На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

у Батогова плотно засела какая-то дума, такая дума, что ее не могла даже выбить оттуда сама краснощекая Нар-Беби, как бы ни выставляла напоказ свои полновесные формы.

Даже Юсуп заметил это обстоятельство и, передавая Батогову аркан, сказал ему:

– Гляди, тюра, не надури чего такого, чего нам вдвоем не распутать.

– Небось, не надурит, – сказал словно как про себя невесть откуда подвернувшийся Каримка.

Юсуп вздрогнул, вытаращил глаза и за нож даже ухватился. Батогов тоже изумленно посмотрел на Каримку, который, как ни в чем не бывало, садился на лошадь, и проговорил:

– А, так ты и взаправду напал на след, – ловок парень. Ну, что же делать, сам виноват.

– Едем, что ли?! – крикнул джигит, и все трое пошли перебоем, так называемой волчьей рысцою, придерживаясь окраин солонцовых болот.

Впереди ехал джигит, за ним ковылял Батогов, сзади всех Каримка, ухмыляясь, посвистывая и напевая себе что-то под нос.

– Погоди, запоешь иначе, – думал Батогов. Он чувствовал на себе взгляды Каримки, и ему было как-то неловко, словно за спину заползла какая-то гадина и скользит своим холодным телом как раз между его лопатками.

Уже далеко сзади остались кибитки. Слева расстилалась волнистая степь, справа сквозь камыши тянулись светлые полосы болотин, проглядывали кое-где лужи, заржавевшие, покрытые серо-красным вонючим налетом. Местами серебрилась соль, словно почва подернута была утренним морозом. Где было совсем твердо – и копыта коней звякали на ходу, где же попадались места помягче – и лошади проваливались выше колен и вязли. Инстинктивно храпели кони, почуяв под собою неявную почву, и, фыркая, рвались или вперед, или же стремительно кидались вбок, на более надежную дорогу.

Джигит ехал молча, все сдерживая своего горячего коня, по временам он оглядывался и останавливался совсем: лошади работников не могли поспевать за его серо-пегим и беспрестанно отставали.

Батогов уткнулся глазами в ощипанную гриву своей клячи и, казалось, дремал, а Каримка всю дорогу пел-импровизировал какие-то песни то громче, то тише, то впутывая в слова песни понуканья своей лошади.

А Батогов не дремал, он думал. Ему было о чем думать.

– Ну, случилось все так, как и случилось… Средства в руках… А чьи они? Надо было разузнать, все сообразить… Не все ведь убиты, один только, и то потому, что уж очень барахтался… (Батогов припомнил это выражение.) А жена, а немец-механик?.. скажешь, не знал?.. Нет, знал. Ты сам еще тогда сказал об этом… Где же они, эти жена и немец?.. В степи увезли, в неволю… Ну, а как их можно было опять оттуда вытянуть?.. Денег послать, сторговаться… Вся процедура подобных выкупов известна, она вовсе не замысловата, есть даже люди, что только занимаются этим посредничеством, и ты этих людей знавал. Твой же приятель Мурза-бай мог это для тебя устроить.

– А Каримка все знает… – пел сзади него сиповатый ненавистный голос.

– Не предполагаешь ли ты, друг мой, что теперь уже поздно поправить дело?.. Для немца-механика оно точно что поздновато, ну, а для той, что просо толкла, для той, на которую поналегли очень, она и захирела?..

Батогов почувствовал, что если бы под ним была не эта заморская кляча, а его Орлик, он так бы и рванулся туда, к горам, за которыми бегают русские рубахи, туда, где есть у кого взять деньги и где можно было бы отыскать приятеля Мурза-бая… Но под несчастным невольником была жалкая лошаденка, которая давно уже разучилась скакать, которая теперь даже споткнулась и чуть не упала от одного только порывистого, конвульсивного движения Батогова.

– Вот ты бежать собираешься. Юсупка твой все дело уже подготовил, он сам говорил тебе об этом. Ну, а у той нет Юсупки, кто подготовлял той хоть что-нибудь? Разве у той нет, как у тебя, заветной мечты, нет томительного желания, хотя на минуту, хотя перед смертью, почувствовать себя свободною, чтобы испустить дух не под плетью скуластой дикарки, а видеть вокруг себя сочувственные, родные лица…

– А Каримка все знает…

– Сами на себя погибель накликаем, – тихо произнес Батогов и обернулся к певцу.

Даже Каримка вздрогнул и немного струсил: такие страшные, блуждающие глаза были у Батогова.

– Три года тяжелого рабства!.. Господи! Ведь я три месяца только, и то одна надежда поддерживала, без этой надежды, может быть, давно уже… А она? Ее что поддерживало?..

– Гей! Гей! – завопил передний джигит каким-то неестественным голосом и сорвал сразу, во весь карьер перелетел через высокий куст камыша и понесся по степи.

Что-то маленькое юркнуло впереди, спряталось, опять показалось, и, словно шарик, покатилось близко, перед самою лошадью джигита.

– Куян, куян (заяц)! – кричал Каримка и заерзал на седле.

Близко, вот-вот, наседал серо-пегий на удирающего зайца; были мгновения, что издали казалось, будто лошадь топтала передними ногами беглеца, но это только казалось. Несколько раз джигит высоко взмахивал плетью, быстро нагибался, словно валился с седла, но удар приходился просто по земле, поднимал пыль, срезывал сухую степную колючку, а заяц, невредимый, заложив уши на спину, драл впереди, раззадоривая горячего, в это мгновение все забывшего на свете охотника.

Все дальше и дальше уносился джигит в своей лихой скачке. Уже чуть виднеется вдали его верблюжий халат, уже ничего не видно, кроме пыли…

– Ну, что же, едем, что ли, чего дожидаться? – сказал Батогов.

– Нет, Каримка один с тобою не поедет, – проговорил работник и попятил немного свою лошадь.

– Что, поросенок, струсил?

– Ну-ну, смотри, у меня нож есть.

– А мне наплевать на тебя и с ножом твоим, – произнес Батогов и поехал.

Каримка постоял, подумал немного и поехал осторожно сзади. Несколько времени оба ехали молча, даже Каримка оставил свою песню с припевом: «А Каримка все знает». Батогов опять задумался.

– Разве захватить и ее с собою. Гм?..

Несмотря на свое возбужденное состояние, Батогов тотчас же сообразил всю нелепость этой идеи. Успех побега и для них был еще сомнителен. Ведь шутка ли, несколько сот верст бесплодной степи отделяет их от ближайшего русского поста, сколько случайностей, и случайностей таких, что не мог предвидеть даже опытный Юсуп, могло им встретиться на этом продолжительном, тяжелом пути. Если дело и могло еще удаться им двоим, то, взяв на себя такую обузу, как больная женщина, которую еще прежде надо было увезти из ее аула, они, наверное, потерпели бы полнейшее крушение еще в самом начале дела, и тогда… Тогда уже конец. Тогда остается только зарезаться…

Опять затянул старую песню ехавший сзади работник, опять окончил ее тою же фразою, но на этот раз с добавлением…

– А Каримка все знает… знает, знает… А сегодня