На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Вот уже третий день, как мирза Кадргул с джигитами ушел на промысел к персидской границе. Юсуп, конечно, поехал с ним. Батогова потому не взяли, что он очень заболел перед самым походом. Каримку не взяли потому, что не могли его отыскать.

В ауле осталось не более десяти джигитов, остались все бабы, работники, и над всем этим головою стал мулла Ашик, которому уже не под силу приходились труды и лишения походной жизни: лета брали свое, и спина стодесятилетнего старика частенько напоминала своему хозяину о будущем рае с сорока восемью гуриями, особенным кумысом и небесной бараниной такого необыкновенного вкуса, что один из местных святых, Белый Чабан-Ата, могила которого находится на высотах его имени у Самарканда, во время своего первого завтрака в раю не заметил, как вместе с сочной бараньей лопаткой проглотил все свои десять пальцев и половину собственного языка.

Итак, старый разбойник Ашик остался царить над всем аулом. Батогов попал пока под его полнейшее господство и сначала не замечал никакой перемены в своем положении: все было одно и то же, ни хуже, ни лучше, только вместо золотистого жеребца прежнего хозяина пришлось чистить вороного аргамака теперешнего владыки и еще двух сивых меринов-иноходцев.

Батогов волновался и метался по аулу, как тигр в клетке зверинца. Он работал за десятерых, ел мало, почти не спал. Он чувствовал, что приближается минута, такая минута – «либо пан, либо пропал».

«Дела делать» пора приспела.

Юсуп, уходя в поход, имел возможность толково, ясно и определенно сообщить ему весь план задуманного побега, план, который поразил Батогова своею обдуманностью и подготовкой. Сомнение в успехе быстро испарялось в воспаленных мозгах Батогова, им овладело мучительное, лихорадочное нетерпение.

Подозрительный глаз кривого Каримки, все знавшего, не мог больше ничего видеть. Но пленник попал «из огня да в полымя», с него не спускала глаз другая личность, и это было похуже наблюдательности озлобленного, мстительного работника. За Батоговым и день и ночь смотрели два ревнивых, любящих глаза.

За Батоговым следила Нар-Беби, и он это чувствовал, он этого боялся. Боялся более, чем десяти кривых Каримок.

Вчера вечером Нар-Беби доила кобыл, кобыл этих подогнали не очень близко к кибиткам, стояли они в загоне, в самом дальнем, совсем почти в лощине.

Бабы доили кобыл по очереди, Батогов стоял да наблюдал, чтобы кобылы вели себя смирно, отгонял в задний угол тех, которых уже выпростали, и подгонял к женщинам других, еще не тронутых. Всем бабам пришлось поровну работы, и все они уже подоили и собирались нести молоко к кибиткам, только Нар-Беби что-то запоздала, и ей пришлось остаться одной додаивать чалую кобылу с лысиной во всю голову.

– Ты и не думай!..

Нар-Беби приподнялась и оглянулась кругом, бегло обшарив своими вороватыми, черными глазами все уголки загороди.

– Чего не думать? – спросил Батогов, опершись на длинную жердь с крюком, которою обыкновенно вооружены все степные пастухи.

– Сам знаешь, чего.

– Не знаю.

– Поди сюда.

В свою очередь Батогов осмотрелся кругом, заглянул даже через изгородь и подошел к женщине. Нар-Беби обвила его руками, оглянулась еще раз, прижалась к нему лицом и проговорила, словно прошипела:

– Ты от меня не уйдешь… слышишь? Всех джигитов проведешь, старого осла Ашика проведешь, а меня – нет. Ну, так ты и не думай…

– Куда мне уходить? – равнодушно говорил Батогов, а сам подумал: «Эх, отчего мы не на болоте?..»

– Тс… идет кто-то…

Батогов высвободился из сжимавших его объятий. Впрочем, это была фальшивая тревога.

– Не уйдешь… не уйдешь… не уйдешь…

Нар-Беби принялась гладить руками по голове Батогова.

– Да куда?..

– Куда тебя Юсуп твой поведет… Я все знаю.

Батогову стало страшно… Он, вероятно, вздрогнул, потому что Нар-Беби тотчас же сказала:

– А, испугался?.. Ты Каримку зачем убил?

Она пристально посмотрела ему в лицо. Батогов чувствовал, что эта женщина, действительно, все знает.

– Я его не убивал – мне зачем?.. – шептал Батогов, а сам думал: «Разве и эту тоже?..»

– Меня не убьешь, – говорила Нар-Беби, она точно читала все мысли своего любовника.

– Колдунья – одно слово, – подумал Батогов. – Надо хитрить.

– Мне хорошо, тебе хорошо, – говорила Нар-Беби.

Она сидела на опрокинутом разбитом котле, он стоял около.

– Я все знаю, а никто этого знать не будет. Будет мне дурно, тогда и другие все знать будут… Да я тебя еще прежде сама зарежу…

– Уж будто и зарежешь?..

– Горло перегрызу зубами…

Батогов улыбнулся.

– Гм… Ну, коли так, коли ты все знаешь, – прервал ее Батогов, – так я тебе скажу… Думал я точно уйти, а теперь от тебя куда я пойду? Мне и здесь хорошо.

– Ну, смотри…

Она быстро вскочила: ей почудилось, что кто-то идет за изгородью… Прислушалась – никого.

– Смотри же… – томно говорила Нар-Беби.

– И зачем это она так салом этим вонючим намазалась? – ворчал Батогов.

Человека три конных подъезжали к загону. Батогов посвистал, щелкнул длинным кнутом и совершенно скрылся в этой массе пестрых конских туловищ, устремившихся к выходу. Нар-Беби занялась перевязыванием кожаного меха с молоком, чтобы удобнее было взвалить его на спину.

– Экие темные ночи начинаются, – говорил один из всадников.

– Время к тому идет, – резонно заметил другой.

– Вчера я ехал из Могуна. То есть ничего не вижу, хоть совсем глаза закрывай, хоть пяль их, что есть мочи, – все одно будет.

– Холодать стало очень.

– Особенно к утру… Беда!..

– Хоть бы украсть ее, что ли, а то не продает да и шабаш.

– Это серую, что ли?

– Серую. На днях на скачке был. Вижу, славно идет, мах совсем сайгачий. «Продай», – говорю… «Что дашь?» – «Двести коканов, или на мену пойду…» – «А этого хочешь? – говорит Курбан. – Не продам, самому по сердцу». Так и отъехал я от него ни с чем.

– Что ж, украсть недолго…

– Теперь хорошо: темно.

– К Ахмету за его шестую дочь калым пригнали.

– Покуда овец только, а лошадей обещали на той неделе.

– А девка совсем неважная – я видел.

Всадники поехали дальше. Говор их затихал в сгущавшейся темноте.

Ночь наступила темная, холодная. В ауле там и сям поднималось высокое пламя от костров.

– Ведь это последняя ночь! Господи, помоги мне, – Батогов упал на колена. – Если не для меня, то хотя для той. Не дай ей умереть здесь. Доведи хотя раз еще взглянуть ей на волю…

Что-то зашуршало, и так близко, почти у самого колена молящегося. Батогов отпрянул. Какая-то искорка мигнула во мраке, мигнула, исчезла, мигнула ближе, и послышалось знакомое шипение.

Батогов едва успел отскочить и взмахнуть палкою. На песке