Его самое темное желание - Тиффани Робертс

В иллюзорных тенях, скрывавших лицо мага, его губы изогнулись в легкой задумчивой улыбке. Он уже принял решение.

И это решение никогда не может быть отменено.

Пустота поглотила Векса. Он плыл сквозь нее, обезумевший, измученный, но не способный заснуть, измученный жаждой, но не способный пить, голодный, но не способный есть. Только легкие прикосновения Кинсли прерывали его страдания. Только ее тихие слова облегчали его мучения. Эти слова, эти прикосновения, все только для него, исходили из мира, которого он не мог достичь, в котором не мог ориентироваться, который не мог увидеть.

Из мира, за возвращение в который он будет бороться до тех пор, пока не перестанет существовать.

Он почувствовал успокаивающее тепло на своем лбу и легкий намек на влагу. Кинсли снова заговорила с ним, прикладывая теплую влажную ткань к его лицу. Заботясь о нем.

Что я сделал, чтобы заслужить это? Чтобы заслужить ее?

Это не имело значения. Он сделает все, что…

Вскоре ее голос и прикосновения снова ускользнули из его сознания. Опять он не мог прильнуть к ней, не мог осознать ее присутствие и вернуться к ней. Несмотря на всю власть, которой он обладал, он был совершенно беспомощен. Совершенно бесполезен.

Так же, как когда Благие ворвались в мой дом. Когда они убили мой народ.

Векс зажмурился. А может быть, его глаза были закрыты все это время? Он не мог сказать. Темнота за веками была такой же, как и окружающая его, — безграничной, неизбежной, знакомой.

Но она не была пустой. Она никогда не была пустой, по-настоящему. Кинсли все еще была там. Она не прикасалась к нему, но была близко, и ее присутствие было очевидным. Его душа знала это, тянулась к ней, взывала к ней, тосковала по ней. По Кинсли.

Тем не менее, она оставалась вне его досягаемости. Хотя он и чувствовал ее присутствие, Кинсли не было с ним в этой темноте, и это было к лучшему. Она заслуживала гораздо лучшего, чем это.

Звук защекотал его ухо. Он был слабым, как будто его принесло ветром с большого расстояния — как и многие другие звуки в этой пустоте. Но когда он сосредоточился, звук обрел форму. Не просто один звук, а несколько, наложенных друг на друга, чтобы сформировать большее целое.

Музыка лилась из барабанов, свирелей и лир. Он не слышал ничего подобного уже… много столетий.

Векс открыл глаза и обнаружил, что смотрит в то же самое окно башни, что и раньше. Отражения луны и звезд мерцали на поверхности озера, словно стремясь вырваться из временных рамок, в которые они были заключены. Леса и холмы буйствовали летней зеленью, а полевые цветы бледнели под ночным небом.

Но вместо костров и палаток среди деревьев и вдоль берега примостились постройки из камня и дерева, а большую часть пространства между ними покрывали большие навесы из шкур и парусины. Тут и там горели кухонные костры, но их свет не мог сравниться с многоцветным сиянием множества свечей и волшебных гирлянд, которые гоблины развесили в своем поселении, и которые дополнялись десятками огоньков, порхающих между строениями.

Великое множество гоблинов собралось в центре новой деревни, где они танцевали под музыку, которую Векс едва мог слышать из своей башни.

Он издавна ценил песни своего леса — мелодии дерева и корней, ветра в листьях и воды, плещущейся о землю, птиц и зверей, жизни. Эта музыка была другой. Она была родом из почти забытого прошлого, из древних дней, когда ребенок по имени Рид бегал и играл со своими соплеменниками, исследуя труднопроходимые горные долины, взбираясь на самые высокие холмы и блуждая по самым темным лесам, в которые они осмеливались заходить.

Она была родом из прошлого, что было выжжено огнем и золотом.

В смутных отражениях на окне Векс не видел себя. Там был только маг в мантии, его красные глаза пылали, и неясное голубое пламя из трех огоньков парило вокруг него.

— Они лишь отвлекают. Не более того, — тихо сказал маг.

Грудь Векса заныла. Он не знал, была ли это воображаемая боль или боль от его тела, где бы оно ни находилось в этот момент.

Отвлечение, да. Но и гораздо больше. Напоминание.

Будущий провал.

— Я присоединюсь к празднеству, — сказала Вспышка из-за спины Векса.

— Как и я, — добавила Эхо.

Маг пренебрежительно махнул рукой.

— Я не буду лишать вас возможности повеселиться. Но у меня есть другие дела этой ночью.

С радостными трелями два огонька умчались прочь.

— Тебе не нужно медлить, — сказал маг.

— Я просто хочу еще немного полюбоваться видом, — ответила Тень.

Маг фыркнул, подходя ближе к окну.

— Это… — обречено, — обнадеживает.

— Может ли быть так, что маг счастлив? — спросила Тень.

— Они счастливы. Этого… достаточно.

Огонь и лед — ярость и горе, боль и печаль — пульсировали в существе Векса.

Этого недостаточно. Было недостаточно.

Вся эта сила, все эти знания, а ты не смог постичь эту простую истину.

Он ждал темноты, небытия и освобождения, которое они принесут, но оно не пришло. Он не знал, как долго стоял у окна, наблюдая за воспоминанием. Не знал, как долго играли музыканты, как долго танцевали гоблины, или как долго дети бродили стаями, подшучивая друг над другом и над старшими. Он не знал, как долго лунный свет освещал деревню под его башней.

В какой-то момент он ощутил новое ощущение прохлады и влажности на губах, языке и в горле. Вода. По капле за раз, утоляя жажду, которую он был не в состоянии выносить. Он знал, что это было не в первый раз, но еще не ощущал так отчетливо.

— Мы все еще здесь, — сказала Кинсли. — Ты все еще здесь.

Еще несколько капель воды скатились ему в горло.

Если бы только он мог шевелить губами. Если бы только он мог выдавить из себя хоть звук, чтобы сказать ей, что он здесь, что он слышит ее, чувствует ее. Если бы только его тело отзывалось на его команды. Если бы только он мог вырваться из небытия и вернуться к ней.

Тепло потекло по его руке, сопровождаемое нежным пожатием; это была рука Кинсли на его руке. Это тепло медленно распространилось по его руке и всему телу, успокаивая затяжную боль. В тот момент он не чувствовал ничего, кроме нее.

Воспоминания давно померкли, окутав его спокойной тьмой, наполненной ее теплом, ее голосом, шепотом ее аромата.

— Кинсли? — спросила Эхо.