Адриатика (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

со своей дочерью. Обратно они, как правило, возвращались уже вместе. Остальное время Володя большей частью посвящал пешим прогулкам по окрестностям. Иногда при этом удавалось подстрелить несколько местных диких голубей-горлиц, которых он с важностью приносил к столу к хозяевам дома, где остановился.

С каждым днем мичман все больше и больше увеличивал свои маршруты, уходя все дальше в горы. Он открывал для себя прекрасные водопады и бездонные пропасти удивительные, неведомые ему ранее, картины дикой природы. В своем дневнике Владимир Броневский записывал в те дни: "Иногда, прогуливаясь один, восходил я на высокие и острые скалы, висящие прямо над пропастью и, предаваясь приятным мечтаниям, созидал себе новый мир, странствовал в странах его на солнечном луче и в сии краткие минуты мечтания, почитал себя участником небесного блаженства." Иногда вдова Петрович отпускала на такие прогулки с Володей свою дочь и тогда прелесть путешествия становилась еще больше, от осознания того, что рядом с тобой среди первозданной красоты находится и не менее прекрасная девушка. А затем был великий праздник Пасхи, чтимый всеми православными народами. Звонили колокола, палили пушки. Всюду висели Андреевские флаги. В тот день службу сообща правили российские полковые батюшки и местные священники, вместе пели на клиросе. Под пение "Христос Воскресе" черногорцы вовсю палили из ружей. Игумен Саввина монастыря благословлял пасхи. Все христосовались без различия чинов и сословий, и переходя от стола к столу, угощались везде понемногу. Наши солдаты поставили качели, которые всем очень понравились. После обеда начались игры, которые были вполне в духе местных обычаев. На высоком дубе повесили мишень. Поодаль положили связанного петуха. Молодые стрелки, выходя парами, стреляли: один в мишень, другой в петуха. Попавшего награждали громкими криками, над промахнувшимся смеялись. Наиболее искусные разбивали подброшенные в воздух яйца. Пока взрослые палили из ружей, мальчишки стреляли из пистолей. Старики же сидя в тени деревьев рассказывали распевные былины о храбром королевиче Марке.

Через день поутру, как и было условленно, в дом Белодиновичей постучал двухметровый витязь митрополита. Тогда же подошел и проводник, найденный священником. Верный Егор уже был готов в путь, запасшись ружьем и абордажным тесаком, который выглядел весьма внушительно. Пока Володя, чтобы показаться черногорцам более военным, надевал шинель, подпоясывал саблю и засовывал за пояс вой флотский кортик, которому надлежало играть роль кинжала, оба проводника отчаянно спорили, так как ни один не хотел уступать другому чести сопровождать русского в горы. Дело удалось уладить лишь с прибытием отца Спиридония, который объявил, что сопровождать русского пойдут оба. Этот вариант устроил всех. Таким образом, в путешествие на Черную гору с Броневским теперь отправлялись три человека: матрос, местный гвардеец и друг священника.

На прощание отец Спиридоний предупредил мичмана:

– Не бойтесь, сын мой, когда черногорцы, завидя вас, станут все разом палить по вам из ружей и пистолей!

– !!?

– Таковы наши обычаи! Так встречают и провожают самых дорогих гостей, а палят так, чтобы пули свистели у самых ваших ушей, так что будьте к этому готовы и покойны!

– Ничего себе обычаи! – подумал Володя и, представив на минуту всю картину такой встречи воочию, ему стало несколько не по себе.

Но со своим уставом в чужой монастырь, как известно, не ходят, тем более, что о своеобразии местных обычаев его предупреждал и митрополит, а потому наши путешественники, вооружившись посохами, дружно двинулись в горы.

Вначале пешком добрались до первой горной деревушки Скальяри, где пересели на любезно предоставленных лошаков и двинулись дальше вверх. Так, по узкой извивающейся дороге, добрались до крепостицы Тринита, названную так в честь Святой Троицы. Тринита представляла из себя четырехугольную башню, прикрывавшую дорогу от Катторо на Будуа. Переводя дух, мичман с матросов с опаской поглядывали в глубокое ущелье, в нескольких шагах перед собой.

– Куда нам теперь? – поинтересовался Володя у проводников.

– Туда! – показали они разом, на следующую еще более высокую гору, вершина которой терялась в облаках.

До монастыря Цетинье, являвшегося и столицей Черногории, и резиденцией митрополита одновременно, где путешественники предполагали первоначально переночевать, оставалась еще верст двадцать, а солнце уже заходило. Было очевидно, что туда уже не успеть и придется провести ночь в каком-то ином селении.

Дорога, по-прежнему, шла мимо таких бездонных пропастей, что бедный Володя, у которого от всего этого кружилась голова, прилег на шею своего лошака, закрыл глаза и старался их вообще не открывать. Внезапно сзади послышались громкие голоса, то медленно поднимающихся в гору путешественников нагоняли возвращавшиеся с катторских торгов черногорцы. Бархатные куртки черногорцев были расшиты медными и серебряными бляхами. Каждый имел за кушаком по паре пистолетов, за спиной длинное ружье, на пояс древний славянский меч с позументом и насечками на серебряных цепях, патронные сумки. Завидев необычную процессию, черногорцы смолкли, сняли с плеч ружья и, взяв путешественников в кольцо, приступили к расспросам. В этом не было ничего неожиданного, черногорцы не пускают на свои земли ни одного иностранца.

– Христиане ли вы? – поинтересовались перво-наперво черногорцы.

– Христиане! – в один голос заявили мичман с матросом.

– Коль христиане, то покажите кресты нательные!

Показали.

– А не поганые ли вы католики?

– Мы русские!

– Русские? – с сомнением поглядели черногорцы на длиннополую мичманскую шинель. – Точно ли?

– Точно! Точно! – заверили их проводники.

Мгновенно отношение переменилось. Черногорцы в очередь поцеловали у мичмана и матроса руки и полы одежды. Затем почти силой стащили обоих с лошаков и начали наперебой предлагать своих ослов. Проводники были против. Спор меж ними начался столь ожесточенный, что Володе казалось, вот-вот начнется настоящая драка. Но обошлось. Все закончилось тем, что мичман остался при своем лошаке, а Егора все ж пересадили на осла. Затем все вместе с песнями продолжили путь.

Уже в темноте на подъезде к какому-то селу сопровождавшие моряков черногорцы разом стали палить в воздух.

– Для чего? – поинтересовался мичман.

– Предупреждают, что везут дорогих гостей! – отвечал проводник.

Вспомнив о предупреждении отца Спиридония, Володя сразу же почувствовал себя несколько неуютно. Но на этот раз никто по дорогим гостям не стрелял. Зато на въезде в селение их встречала толпа мальчишек с пуками горящей соломы в руках. За мальчишками стояли взрослые черногорцы. Мичмана под руки сняли с лошака, и перед ним вышел высокий седобородый черногорец.

– То есть князь! – пояснил проводник шепотом. – А село есть Мираце!

Князь, который по русским понятиям скорее был сельским старостой, молча, поклонился гостям в пояс, а затем, взяв обоих за руки, так же молча, повел к себе в дом.