Карта костей (ЛП) - Хейг Франческа

— Это не имя. Многие в Ковчеге звались профессорами. Скорее всего, это какой-то титул, как советник. Он профессор Хитон.

— И он все это написал? — Она указала на стопки бумаги с его неразборчивым почерком.

— Да.

Я пояснила им мою грубую систему классификации. Большая пачка документов в сундуке Джо принадлежала профессору Хитону. В другой большой стопке содержались только выполненные синими чернилами схемы, разобраться в которых мне не удалось. В самой крупной партии документов были только цифры: столбец за столбцом, нули в которых смотрели на меня слепыми глазами. Некоторые из столбцов были подписаны, но слова для меня ничего не значили: Кюри (Ci), Рентген (R), поглощенная доза радиации (Rad).

Вспомнилось, как Исповедница говорила о машинах словами, которые я и ни разу до этого не слышала. Генераторы. Алгоритмы. Ей удалось научиться говорить на языке машин. Для нас же эти слова были лишь набором букв.

— Они нам ничего не говорят. — Дудочник отбросил страницы с непостижимыми цифрами.

— Говорят, — возразила я. — Они подтверждают, что люди Ковчега работали, чтобы решить задачу. Нам известно, что они могли предотвратить рождение близнецов, пусть даже решили этого не делать. Если бы удалось отыскать Ковчег, систематизировать данные и поручить нашим лучшим людям с этим разобраться, у нас бы тоже получилось. Возможно, это заняло бы долгие годы. Поколения. Но подумайте, чего достигли Зак и Синедрион с резервуарами.

— Ты думаешь, к этому стоит стремиться? — Слова Инспектора щелкнули в воздухе, словно кнут.

— Не надо меня намеренно искажать. Ты понял, что я имела в виду. Программа резервуаров — это ад, но она показывает, что с машинами можно достичь того, чего мы даже не представляем.

— Не нужно этого представлять, — заметил Дудочник. — Мы все видели своими глазами.

— Машины сотворили жуткие вещи. — Я повысила голос. — Но мы так долго жили в страхе перед ними, даже боясь представить, что они способны и на что-то полезное.

— Твои речи все больше напоминают речи твоего брата, — бросил Инспектор.

— Ты знаешь, что я не такая, как он, — ответила я. — Технологии из Ковчега могут остановить рождение близнецов. Разыскав его, мы все изменим.

— А мы сможем его разыскать? — спросил Дудочник. — Ничего из того, что сейчас у нас на руках, в этом не поможет. Если ты права и Синедрион уже нашел Ковчег, то твой брат, скорее всего, уже там побывал. Он и сейчас может быть там. Это способно как-то привести тебя туда?

Я опустила взгляд.

— Увы. Я все перерыла, но нет ничего похожего на карту. Или знакомых названий. Я старалась, старалась почувствовать.

Все уставились на меня.

— Ты отыскала путь к Острову за сотни километров, — заметил Инспектор.

— Знаю! — огрызнулась я. — Но я не машина. Я слышала об Острове всю жизнь, он снился мне много лет. А о существовании Ковчега я даже не подозревала.

Во время долгих ночных и дневных бдений над документами иногда казалось, что я могу хоть что-то почувствовать, хотя бы отдаленное притяжение к Ковчегу. Но в моих блуждающих видениях он оставался лишь еле уловимым запахом, который принес ветер — достаточным, чтобы поднять голову и принюхаться, но недостаточным, чтобы определить направление, откуда он доносится.

— Мой дар не работает по вашему желанию, — пояснила я Инспектору. — И никогда не работал. Неужели, умея его контролировать, я вскакивала бы каждую ночь с криком от приснившегося взрыва?

По счастью, Зои сменила тему:

— Ксандер говорил, что слышит там шум. Как думаешь, люди в Ковчеге смогли расплодиться и выжить?

Я покачала головой:

— За четыреста лет? Внизу?

Последний найденный мной документ датировался пятьдесят восьмым годом. К тому времени там уже все разваливалось. В целых секторах Ковчега не было электричества. Люди жили в темноте и сырости.

— Они не протянули бы так долго. Ксандер сказал, что сначала какое-то время было тихо, а теперь все изменилось. Люди начали греметь костями. Изначальные обитатели Ковчега не выжили. Ксандер говорит, что снова чувствует там людей, а это подтверждает, что до Ковчега добрался Синедрион.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Тогда почему они бездействуют? — удивился Саймон. — Если Синедриону известно, как прекратить рождение близнецов, почему они это не сделают? Им ненавистна связь с омегами даже больше, чем нам с альфами. Они годами вели селекционные эксперименты — Салли и остальные лазутчики видели их воочию, когда работали в Синедрионе. Это было несколько десятилетий назад. Почему такие жаркие устремления прекратились? Почему не закончились результативно, если столько сил потрачено и теперь у них есть решение?

— Потому что Ковчег не дает идеального решения, которое они искали. — Я указала на бумаги. — Даже если предположить, что они способны воспроизвести технологию Ковчега, то мутации у младенцев не остановятся, просто прекратится рождение близнецов. У каждого человека будет какой-нибудь изъян, а не только у омег. Вполне возможно, уродства будут не такие сильные, как у нас сейчас, но безупречных альф не станет.

— Ты на самом деле думаешь, что им лучше быть привязанным к нам, чем видеть у своих детей мутации? — спросил Дудочник. Стоящая рядом с ним Зои скрестила руки на груди.

— Им больше не нужно выбирать. Резервуары изменили весь расклад. Альфы уверены, что теперь есть альтернатива. Или они могут положить конец связи, но каждому придется нести бремя мутаций. Или судьбоносная связь останется, но омег поместят в баки. Они могут взять лучшее от обоих вариантов. Преимущество сильных, совершенных альф с омегами-близнецами, помещенными в резервуар на сохранение.

Дудочник тяжело вздохнул:

— Не так уж и сильно они отличаются от обитателей Ковчега, да? Те имели возможность прекратить рождение близнецов, но ничего не сделали.

Во взгляде Зои читалось презрение:

— Мне не жаль, если они все подохли в крысиной норе, которую сами и вырыли.

— Не все. — Я подняла еще один лист — на нем рукописные буквы теснились между рядами напечатанных цифр, отражающих состояние радиационного фона во время одиннадцатой по счету экспедиции. — Это последнее, что я нашла по профессору Хитону. Здесь не подписано, но я точно узнала его почерк.

Я зачитала вслух:

52 год, 19 июля.

Кому: Временному правительству.

Из-за систематических отказов в помощи выжившим на поверхности, несмотря на многочисленные просьбы и обращения (как мои, так и других людей, участвующих во все более редких экспедициях наверх), моя роль в Ковчеге больше не совместима ни с моей врачебной клятвой, ни с моей совестью. Принимая место в Ковчеге, я верил, что стану частью исторического проекта, необходимого для выживания нашего вида. Однако, учитывая отказ правительства помогать выжившим на поверхности, не говоря уж об отказе осуществлять лечение, которое прекратило бы рождение близнецов, оставаться в Ковчеге было бы для меня актом эгоизма. Сейчас, когда экспедиции на поверхность фактически прекращены, не осталось никаких отговорок, что Ковчег существует для чего-то иного, нежели выгоды тех, кто […]

[…] Поэтому я отказываюсь от своего поста прямо сейчас. Когда вы найдете это заявление, я уже покину Ковчег. Я не надеюсь, что проживу на поверхности долго. Я вошел в Ковчег молодым человеком, теперь я старик с плохим здоровьем. Но надеюсь, что за то время, которое мне осталось, я принесу выжившим пользу.

У меня нет иллюзий, что меня будет недоставать в Ковчеге. В последнее время я часто подвергался остракизму, меня называли «агитатором», «диссидентом», оспаривали мое психическое состояние из-за возражений против приоритетности проекта «Пандора», когда эти ресурсы могли быть направлены на облегчение страданий населения на поверхности и на […]

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Слова Хитона исчезли за пятном медно-зеленой плесени. Пружины кровати пискнули, когда я наклонилась и аккуратно положила страницу в стопку.

— Он был единственным, — сказала Зои. — Единственный старик, который в конце концов ушел. Насколько он мог бы помочь людям на поверхности?