Маша и Гром - Виктория Богачева

были подсобные помещения, кухня и несколько спален. Свет нигде не горел, так что я шла наощупь, почти в кромешной темноте. Главное было не налететь на какую-нибудь тумбу и ничего не уронить на пол. А еще переждать, пока мимо окон проходили охранники, обходившие дом снаружи по периметру.

Миновав гостиную-столовую, я оказалась перед лестницей, ведущей на второй и на цокольный этажи. Снизу слышался отдаленный гул голосов, и я видела небольшой просвет, рассеивающий темноту. Я так и думала, что после тира и бани они захотят поплавать в бассейне внизу. Опять же, спасибо общительному Гордею, который подробно рассказал мне, что его отец любит делать дома.

Прижавшись спиной к стене, я очень медленно и осторожно, шажок за шажком принялась спускаться по деревянной лестнице. Я замирала после каждого движения и внимательно прислушивалась к шуму снизу: я не собиралась попасться Громову на подслушивании. Он, наверное, сразу меня убьет, а уже потом будет разбираться, заблудилась я или нет. Достигнув последней ступеньки, все также вдоль стены я повернула налево.

Миновав комнату с парой диванов и барным шкафом, я вошла в предбанник. На деревянной скамье, прибитой к стене, валялась мужская одежда. Я вздохнула, собираясь с силами: еще не поздно было развернуться и сбежать. Но любопытство победило, и я шагнула вперед, несмотря на страх. Мне действительно нужно было знать, о чем он говорит с Авериным. Они могли обсуждать меня. Или мою маленькую тайну...

После предбанника я оказалась в огромном помещении, где, очевидно и находился бассейн: мужские голоса стали громче, а тени на потолке окрасились в синий: их отбрасывала вода с подсветкой. Дойдя до угла, я осторожно выглянула из-за него и сразу же нырнула обратно: сбоку от меня по левой стороне находился бассейн, а Громов и Аверин сидели перед ним на креслах — хорошо, что они были повернуты ко мне спиной.

Ох, и кто ставит в комнату с бассейном кресла?..

— ... завалили...

Я даже дышать постаралась потише, и вся обратилась в слух.

— питерские... бешеные...

До меня долетали лишь обрывки того, что говорил Аверин. Черт, блин! Моя затея пошла прахом из-за его тихого голоса!

— Херовые дела, — а вот бессмысленную фразу Громова я услышала достаточно четко. Спасибо большое, очень полезное замечание!

— Да там такое мочилово началось... реально... чокнутые. Я хотел добром, но... полезли первыми... палили из калашей...

Он что, рассказывал о какой-то бандитской разборке?

— Сдохли, и концы в воду, — жестко подытожил Громов. — Хотя бы одного ... живым. На заказчика аварии теперь не выйти.

Так, так, так. Если я правильно их поняла, получается, Аверин участвовал в перестрелке, в которой убили тех, кто был как-то причастен к той аварии? Тех, кто ее подстроил? Если Громов сказал, что теперь они не смогут выйти на заказчика, то, следовательно, убили исполнителей?

Повисла продолжительная тишина, которую прервал тихий звон бокалов.

— Земля им стекловатой, — гоготнул Аверин.

Громов промолчал, а я поморщилась. Никогда не воспринимала этот грубый бандитский юмор. Невероятная пошлость, как по мне.

— Чо с той девкой? — спросил Аверин, и я мгновенно напряглась, еще сильнее вжавшись в стену, чтобы не пропустить ни одного слово.

Кажется, сейчас они будут говорить обо мне.

— Труп. Мельник был в ее квартире, там и ее саму нашел. Далеко не первой свежести уже была, — бесстрастным голосом ответил Громов.

А у меня по шее и позвоночнику поползли мурашки. Они обсуждали какую-то мертвую девушку... Господи, неужели они ее и убили?..

— П***ц, — весьма точно и всеобъемлюще прокомментировал Аверин. — Профессионально заметают следы.

— А мы как кружок самодеятельности плетёмся за ними и отстаем на два шага. Я в среду пацанам сказал, что, если они в таком духе продолжал, через неделю будем уже по-другому с ними разговаривать. Черти.

— Гром... — начал Аверин, но тут же был перебит.

— Нет. Они совсем охренели, расслабились. Зато теперь землю носом роют. Обошлись даже без прострелянных коленей. В этот раз.

Что-то в голосе Громова заставило меня вздрогнуть. Я поняла, что никогда прежде его таким не слышала. Со мной он говорил... ну, нормально, наверное? Особенно на контрасте с тем, как он звучал сейчас. Он мог кричать на меня или угрожающе шипеть. Он злился и цедил слова, через силу выплевывая каждое сквозь плотно сжатые губы. Но в его голосе не было такой жестокости. В нем не звенел металл, не царапалась сталь.

Невольно мне захотелось подчиниться. Сделать все, как он скажет, если приказ будет произнесен этим новым для меня тоном. Потому что Громов звучал пугающе.

— Не заводись, — чуть с большим напряжением, чем прежде, произнес Аверин. — Мы уже наказали тех, кто облажался...

— Недостаточно, — отрезал Громов.

Он замолчал, и я услышала негромкий плеск жидкости: кажется, он что-то наливал себе в стакан.

— Мелкому кошмары каждую ночь снятся, — сделав глоток, он снова заговорил. — Потому что какие-то козлы их охраны на сиськи баб пялились вместо того, чтобы делать свою работу.

Наверное, они обсуждали это далеко не в первый раз, потому что Аверин промолчал.

— Ладно, — Громов заговорил уже спокойным, собранным голосом. — Проехали. Я завожусь каждый раз, сам знаю.

— Тебя можно понять.

И это было правдой. Я, конечно, совсем мало видела, но кое-что слышала. Да и анализировать неплохо умела. Поэтому я думаю, что не лгала, когда называла Громова хорошим отцом. Понятно, что в некотором плане он был ужасным: из-за его бандитского прошлого и настоящего, из-за его поступков Гордей подвергался опасности. Но мне казалось, что сына он все-таки любил — если судить по тому, как он говорил о нем с другими людьми и как говорил с ним самим.

Я ожидала гораздо, гораздо худшего.

— Что сегодня Денисович вещал? Есть хорошие новости? — кресло под Авериным заскрипело, и я в испуге дернулась в сторону, уже приготовившись бежать.

Но звука шагов не последовало. Наверное, он просто изменил позу.

— У него тоже с хорошими новостями не густо, — Громов фыркнул. — С бумагами на Гордея он закончил, и то хлеб.

— Гром, ты уверен в этом? — с хорошо слышимым сомнением спросил Аверин. — Ты же подставляешься. Вдобавок ко всему остальному.

— Я уже лет десять подставляюсь, — он невесело усмехнулся. — Конечно, я уверен. Если подохну, у пацана хоть что-то свое будет.

Я понятия не имела, о чем