Ярче, чем Жар-птица - Диана Анатольевна Будко

окажется их первой жертвой. Принц увидел – словно живую картину – как сотни драконов пролетают над островом, как Лелайкис в комнате, где установлен скелет его предка, заковав самого Туллия в цепи, медленно поджаривает его в языках своего пламени. От него останется лишь пепел. Туллию захотелось упасть перед драконом на колени и громко молить о пощаде.

– Мне кажется, Туллий, ты испугался? Что мы уничтожим Балтинию? Или поджарим тебя самого? – Дракон высунул раздвоенный язык, словно грозясь обвить им Туллия.

– Чего вы от меня хотите? – Принц застыл от ужаса: не могут же эти чудовища читать мысли?

– Мне казалось, это ты нас пригласил сюда.

– Мне просто хотелось знать… Вам прекрасно известно, что, вопреки всем законам Архипелага, каждый из этих коршунов спит и видит, как бы отхватить кусочек пожирнее. Стоит ли поминать случай пятилетней давности, когда Ферл схлестнулся с Аквалией. Помните, как быстро пошли на дно несколько кораблей, груженных пшеницей?

– Хоть тебя и ненавидит твой народ, но я больше склонен обратиться на твою сторону, нежели кого-то из этих дураков. В особенности нашего общего любимца – принца Пиона. Смею тебя заверить, мы отнюдь не стремимся уничтожить или поработить Балтинию. Нам не принесет это пользы. Мы готовы на союз, который будет заключен согласно всем обычаям, как нашим, так и вашим. Мы примем вашего посланника и пришлем своего, но нам необходим кто-то, кто будет над ними.

– Звучит, конечно, странно, но я согласен. Думаю, будет разумно, если мы оба приступим к поиску этого счастливчика и начнем составлять черновик договора. – Туллий тепло улыбнулся.

Дракон и его подданные тихо кивнули в ответ.

– Будем ждать твоих предложений. Кстати, что за воздух у вас? Он словно притягивает к земле, и не видно ничего.

Туллий пожал плечами. На него накатилась сильная усталость.

* * *

Разве можно предположить, что темнота таит в себе столько опасного и неизвестного? Особенно когда не видишь ничего, кроме расплывающихся темно-серых пятен, за которыми скрывается ночь. Совершенно безумная, будто стирающая звезды с неба – как навязчивую пыль – несколькими взмахами грязной тряпки. Все свечи в комнате погашены, да если бы они и горели, все равно не было в этом никакого толка.

Туллий лежал на кровати. Сваленное неопрятным стогом одеяло валялось на полу. Окна были плотно заперты, но холод, еще днем проникший в камни, теперь не отпускал. Однако именно он помогал почувствовать себя живым и не совсем потерянным. Туллий пытался сосредоточиться, приободрить себя тем, что все прошло наилучшим образом, а сказанные слова не остались лишь легкой дымкой в сравнении с облаками пара, которые шли из ноздрей этого монстра, когда он взлетел ввысь, прочь от замка.

* * *

К концу водной триады принц Туллий обнаружил, что впервые за многие годы пребывает в большой растерянности и не представляет, что ему делать дальше.

По своему опыту он знал – можно поступить как должно, как велит душа – или исходя из своих корыстных соображений. Поступить так, как учил кудесник Гульри. Как учили на протяжении добрых тысяч лет кудесники своих учеников: мы не можем повлиять на события, но в наших руках отношение к ним. Дело вкуса и предпочтений – озлобиться на весь мир или делать выводы. Туллий никогда не имел ничего против такой точки зрения и в свое время провел немало часов, рассуждая на эту тему с самим собой. И все же он ничем не отличался от большинства людей, поэтому, как ни старался, не мог развить в себе должную покорность.

Недуг же зачастую лишал принца возможности не только почувствовать этот ветерок собственной судьбы, но и сделать вид, будто он может что-то выбирать в жизни. И когда Туллий принимал решения, касавшиеся Балтинии, он оказывался в ловушке: что же именно зависит от него, и не пытается ли он пойти против законов мира? Обычно терзания были не очень долгими, но регулярными. Всякий раз Туллий находил выгоду в своих действиях и успокаивался – до следующего решения.

События последних седмиц почему-то никак не укладывались у него в голове и разрушили не только спокойствие, но и не давали ни малейшего шанса списать все на волю провидения. Еще будучи наследником, Туллий старался предугадать, как поступит дядя и к чему это приведет, пытался прокрутить в голове все вероятные и самые абсурдные варианты событий, и постепенно это вошло в привычку. Он поступал так всегда, иногда чересчур зацикливаясь на мелочах и собственных фантазиях.

Теперь же он совершенно не видел никаких развязок, кроме самых очевидных и незамысловатых. «Хотя, – горько усмехался он, – слишком часто мы переоцениваем разнообразие человеческих поступков».

Он ощущал себя гусеницей в тугом коконе, внутри которого что-то не заладилось, и уже никогда ей не стать бабочкой. Самым отвратительным было то, что кокон изнутри украшали яркие перышки – метафоричное напоминание о будущем, которое никогда не настанет.

Туллий привык справляться с собой с помощью самого незамысловатого средства, хранящегося у него в подвале. Бутылка вина или вишневого сидра напрочь стирала все сложности и загадки. Все же и это средство решилось на предательство, отказываясь помогать справляться со всеми трудностями. Лишь усилило переполох в душе Туллия, поскольку он никак не мог взять в толк, как так получилось, что он стал незнакомцем для самого себя.

Одним из самых ошеломительных открытий было то, что, оказывается, ему вовсе не все равно, что его называют «василиском». Если раньше его забавляло и даже радовало все то, что вкладывалось в это прозвище, то теперь, когда он услышал его своими ушами, нечто абсолютно отвратительное и скользкое как угорь прошмыгнуло сквозь все тело от ушей до пяток и, укусив сердце, скрылось в грудной клетке. Весь поток ненависти, что ему пришлось выслушать в свой адрес, мерзостные неблагодарность и напраслина чуть было не лишили самообладания и вообще чувств.

Как только принц узнал о трагедии, то сразу распорядился снарядить десятки телег с чистейшими простынями, бинтами и другими средствами первой необходимости, хранящимися в огромных кладовых замка – его личный вклад. Это не считая четких указаний министерствам и всем лекарям острова, отписанной сразу же из его личной казны суммы в помощь пострадавшим и того, что все придворные были отправлены на разбор завалов.

После всех этих приказов он почувствовал, что не может оставаться вдали от своих подданных и, невзирая на сильную боль в теле, отправился к камнепаду (когда он вспоминал об этом, становилось немного не по себе от неожиданного «геройства» и человеколюбия). Естественно, отправился не