Какого года любовь - Уильямс Холли

– Да, тут прилично, – отозвалась она ни к чему не обязывающим тоном, а затем закрыла глаза и задергала в такт плечами.

Но когда открыла глаза, поняла, что парень определенно танцует с ней, а не просто рядом. И подстроился на удивление ладно, учитывая, что примерно раза в два здоровей. Она вскинула руки. И его крупные пальцы гнали свои импульсы на нее.

По времени это было рассчитано идеально, потому что именно тогда внутри Вай что‐то начало размножаться. Как будто гелий закачивали ей под ключицы, и тот расширялся кверху, словно навстречу ему.

– БЕEEС!

Какой‐то парень скакнул с воплем ему на спину. В круглых темных очках под Джона Леннона, а по линии подбородка – созвездие красных прыщиков.

– Прости… как он тебя назвал? – спросила Вай.

– Да Бес же, Бес! А ты кто? – Парень обернулся рывком и вроде как только сейчас углядел Вай.

– Бес? Что, правда?

Элберт возмечтал, чтобы земля остановила вращение, а время перемоталось назад, предотвратив разные неприметные события, приведшие к появлению прозвища. Он стряхнул Пэта со своих плеч.

– Да. Я знаю. Он такой перед понедельниками, честно. Его зовут Пэт. А меня – Элберт, Берт, Бес. Поверишь? – Пэт прыгал вокруг, как обезьянка, жадная до внимания.

– Здорово, – хихикнула Вай.

– Ну, а тебя‐то как кличут? – спросил Пэт с сильным шотландским акцентом.

– Вай. – Она протянула руку, преобразившись внезапно в подтянутую и величавую. – Приятно с вами познакомиться.

Рукопожатие Элберта оказалось таким же желейным, как и его движения в танце. Но рука была теплой и на удивление мягкой.

– Вай? Из чего это вообще укорочено? – громко спросил Пэт, и Элберту захотелось, чтобы тот отвалил, потому что вокруг них с этой Вай, похоже, образовался какой‐то круг, ее личико раскрывалось перед ним, как цветок, и не хватало еще, чтобы нескладный Пэт его растоптал.

Как цветок. Да твою ж мать.

– Укорочено из Вайолет.

Вайолет! Фиалка! Буквально цветок!

– Ха! Ну вы и парочка! Прямо из викторианских времен!

Элберт попытался заткнуть Пэта взглядом, но Пэт, известное дело, игнорировал даже прямые указания отвалить, не говоря уж о взглядах. Да еще в сумерки. Да еще когда в темных очках.

– На самом деле, так звали мою бабушку. Мама пообещала ей, что назовет меня так, когда бабушка была на смертном одре. Она умерла за пару недель до моего рождения. Горюя, что не увидит свою первую внучку.

– Ого, круто. – Даже Пэта пробрало таким откровением. Он пробормотал что‐то вроде того, что вообще‐то имя красивое, и пошел танцевать, рьяно мотая в такт головой. “На цыпленка похож”, – подумала Вай.

Элберт на вид тоже был озадачен.

– Не бери в голову, там только первая часть правда, – прошептала она, потянувшись к нему и пощекотав словами ему ухо.

Когда она отстранилась, на лице ее была проказливая улыбка. И лицо правда выглядело знакомым, как будто он всегда ее знал… Но тут ритм ускорился, и оба не смогли не откликнуться, погрузились в него.

Непонятно сколько спустя Элберт понял, что ему очень срочно нужно снова поговорить с Вай, и снова склонился к ней. Пахло от нее скошенной травой и табачным дымом.

– Извини, откуда, ты сказала, ты родом? – Так себе подкат, хилый.

– Я не говорила. Но приехали мы из Бристоля, это не так уж и далеко. Хотя дожидаться, пока нам адрес скажут, пришлось целую вечность.

Они так долго торчали в телефонной будке у сетевой кафешки “Маленький шеф-повар” на автомагистрали М4, по очереди безуспешно набирая номер, что в конце концов все пошли перекусить яичницей с чипсами. Средних лет официантка, неумеренно намазанная имитирующим загар бронзантом, свирепо на них взирала, раскидывая перед ними блестящие от жира тарелки. Наконец они дозвонились, узнали, как добраться до рейва, все вшестером снова втиснулись в голубенький “моррис майнор” Мэл и, пока не доехали, трюхали дальше под ужасный микс, вопящий из магнитолы Джимми.

Элберт понимающе кивал, слушая, и Вай догадалась, что он пытается произвести на нее впечатление. Ей это было приятно. Что, вообще говоря, странно. Обычно эту специфически мужскую манеру козырять знанием рекордов каких‐нибудь или какой‐то травки с таблеткой она находила скучной до одурения.

– Да, но не похоже, что фермер позволит нам продолжать здесь еще какое‐то время.

– Так ты из организаторов?

– Я помогаю.

Элберт надеялся, что то, как беззаботно он это бросил, подскажет, что насчет весомости своего вклада он скромничает, и технически ни слова не вычеркнуто из правды, хоть та и состоит в том, что ни фига он вообще не помог.

Школьный приятель Гарри, вот кто был одним из главных организаторов. Они столкнулись на складе в Милтон-Кинсе, где была вечеринка, а затем несколько недель спустя на благотворительном балу на Йоркском ипподроме, на который их затащили мамаши. Они, ухмыльнувшись контрасту, обменялись телефонами.

Узнав про рейв, Элберт позвонил Гарри, и довольно настойчиво. Ему казалось, он стоит у двери и так хочет, чтобы его впустили, что даже если биться в дверь – это не комильфо, оно того стоит.

В конце концов Гарри сказал, что в его машине найдется свободное место, если он поможет с установкой. Элберт несколько дней был взвинчен, смутные, но счастливые видения новой жизни туманили ему разум. Но когда они добрались до поля, Гарри поручкался с кучей парней куда старше, внезапно заговорил так, будто вырос где‐нибудь в Бетнал-Грин, и с Элбертом взглядом больше не пересекся. Элберт прямо вздохнул с облегчением, когда прибыли Грегси, Пэт и остальные.

– Так, значит, ты учишься в Бристоле? – Элберт склонился ближе, чем это было необходимо, и жесткие крашеные волосы Вай задели ему щеку.

– Да. Третий курс. Еще несколько недель – и финиш. Мне следовало бы писать эссе о Д. Г. Лоуренсе, а не выплясывать в поле!

– А я Лоуренса вообще не читал.

– О, он очень странный! Столько чувств! Я бы начала с “Сыновей и любовников”, а потом уж взялась за “Радугу” и “Влюбленных женщин” – тебе понравится, обещаю! – “Господи, с чего это я! – поежилась Вай. – Что, если он совсем не интересуется литературой?”

– Я вообще‐то как раз собирался. Я люблю вещи из того времени. Вулф, Форстер, Беккет, э-э-э… Джойс… – “Ох, не гони”, – остановил себя Элберт. Его том “Улисса” был очень полезен, поскольку служил прикроватной тумбочкой рядом с матрасом, который лежал на полу, но в чтении он продвинулся совсем не сильно.

Вай ухмыльнулась, на него глядя, и скептически вскинула бровь. А потом запрезирала себя за то, что упирается впечатлиться. Вот рядом красивый парень, они на рейве, и он готов говорить о модернизме – чем это не мечта, а?

– Так что, английскую литературу изучаешь, да? – гнул свое Элберт, и она не успела спросить его что‐нибудь по Джойсу. – А разве это не предательство для валлийки?

– Отзынь, – она ухмыльнулась и ткнула его в ребро.

“А он не так уж далек от истины”, – подумала Вай, мыслями возвращаясь назад. Ее мама и папа очень хотели, чтобы она поступила в университет, но предполагали, что это будет в Уэльсе. В Кардиффе или в Суонси, как почти все из ее школы. Но новая училка английского, над которой все ржали из‐за того, что она настаивала, чтобы к ней обращались “мисс Кеттерик”, продолжала отводить Вай в сторону, подсказывала, что еще почитать, а потом предложила попробовать поступить в Оксфорд. Вай фыркнула. Фига с два ее туда примут, и если примут, то фига с два ей приглянется кучковаться там с разными мажорами. Она почувствовала странное натяжение внутри себя, будто что ее не пускало, когда поспешила уйти от мисс Кеттерик вместо того, чтобы вдумчиво и всерьез поговорить с ней. Но о коротко стриженной учительнице ходили слухи, которые, знала Вай, затронут и ее тоже, если она слишком задержится после урока.

И когда настало наконец время выбрать, куда поехать учиться, Вай отложила решение на год и стала работать в “Фонтане”, чтобы скопить немного. Но это оказалось скучно до одурения, и она поняла, что не сможет еще три года смотреть на те же знакомые лица. Бристоль был ближайшим университетским городом, где она ни единой души не знала.