Какого года любовь - Уильямс Холли

За день до того, как ей съехать, Эл вложил письмо в одну из ее книг, которую затем вернул к остальным в коробку. С тех пор как они прилетели из Греции, его преследовало желание выразить на бумаге всю свою любовь – и, конечно же, боль отчасти. Он не пытался снова завоевать ее, нет; просто хотел честно написать обо всем, что пережил.

Это был обдуманный выбор, вложить письмо в “Радугу” Лоуренса, которую он подарил Вайолет на окончание университета и которую, он знал это точно, она до конца дней сбережет.

Чего Эл никак не мог знать, так это того, откроет она “Радугу” сентиментально в ближайшие месяцы или ей будет больно даже смотреть на нее, и книга (и его письмо в ней) будет пылиться на полке годами. Или даже десятилетиями.

21 января 1967 года

Часы показывают 8.09 утра. Акушерка в больнице Абергавенни смеется, когда ребенок выскакивает из матери: вот торопыга, хочет поскорее увидеть мир. Ангарад, с облегчением переведя дух, тянется к брыкающемуся клубку конечностей, а девочка, которую она уже обещала назвать Вайолет, вцепляется ей в грудь и жадно сосет. И в частной палате больницы в Лидсе, истерзанная, вся мокрая, Амелия издает низкий рык, когда наконец ее сына, не желающего наружу, вытаскивают щипцами на свет, а он так и сопротивляется всю дорогу. Крошечное тельце – устрашающе красное, лиловое и скользкое, как потроха, но его вопль проникает матери прямо в нутро, и Амелия тоже тянет руки, чтобы обнять своего сыночка.

Глава 1

Декабрь 1987 года

Неужто пахнет клубникой?

Элберт вошел в зальчик, где огоньки переливались от желтого до ярко-голубого, как сульфат меди, не разглядеть ничего в парах шипящего ликующе сухого льда, который, да, пах клубникой. Люди уже двигались под ту музыку, которую Грегси недавно ему ставил. Покачивались, как в диско, но понастойчивей. И этакая развинченность в локтях-коленях, как будто там ослабли болты и гайки. Головы откинуты. И улыбки. Прямо‐таки пропасть улыбок.

В последний раз, когда Элберт был в клубе, это было понтовое заведение в Вест-Энде, где элегантные дамы поглядывали на него так, словно он из ноздри вытащен. Он делал вид, что ему в кайф, но, по правде, скучал. До того им там все было пофиг, прям на каждой роже написано: “чихать я на всех хотел”.

Здесь пофиг никому не было. Здесь все будто раскрыли какой‐то абсолютно очуменный секрет и сил нет как рвались им с тобой поделиться.

– Классно тут, да? – сказал Грегси, обнимая Элберта за плечи и протягивая ему энергетик.

Элберт сделал глоток.

Как раз в тот момент, когда он начал подозревать, что таблетка его не берет, музыка зазвучала как никогда раньше. Так, будто без нее нельзя жить. Будто она сшита специально по его телу. А потом у него внутри будто забил фонтан: вверх по позвоночнику, вверх, сбивая дыхание, по горлу, вверх, отдаваясь пульсом в конечностях.

– Обалдеть! – крикнул он Грегси, чувствуя, как распахиваются сами собой глаза.

Снаружи очередь двигалась медленно, и Вай стала уже подмерзать.

Ветер сифонил в ее выходном пальто, с пояском и воротником с широкими лацканами.

– А ты говорила, пройдем легко.

– Ну, так в прошлый раз и было легко! – Закатив глаза, Мэл всосалась в ментоловую cигаретку. – Дурдом.

На неделю, выделенную для подготовки к экзаменам, она смоталась домой, в Южный Лондон, и когда вернулась в Бристоль, ее прям распирало от историй о новомодных вечерах, по которым сходили с ума ее тамошние подружки. Вай наврала родителям про то, когда у нее заканчивается семестр, чтобы сначала сходить туда с Мэл, а потом уж отчалить на Рождество домой.

Мэл вложила ей в рот что‐то как мел на вкус, и у Вай от волнения свело низ живота.

– Это половинка. Все будет в порядке.

Она сглотнула, подумав, что и руку бы сунула в огонь, если б Мэл ей велела.

К тому времени, как они вошли наконец внутрь, у Вай начало что‐то как‐то смещаться по краю зрения. Помещение оказалось совсем маленьким, она почти что врезалась в стену напротив входа, не сообразив, что там зеркало. Парень в просторном сиреневом жилете перехватил ее, спас и тут же завелся с ней танцевать. Но Вай не знала, как двигаться под такую музыку. А потом вдруг – раз, и поняла.

– Вернусь через секунду. – Элберт хлопнул Грегси по плечу и пошел искать туалет.

– Извините, можно я… – Он попытался обойти невысокую темноволосую девушку, у которой плескались над сомкнутыми глазами руки.

И вдруг ее глаза распахнулись.

Музыка вонзалась в самые глубины земли.

Включился стробоскоп. Она застыла. Застыла, мерцая. Глаза в глаза. Странный толчок узнавания. Я тебя знаю.

Затем снова нахлынули свет и тепло.

– Извини, ты, наверное, туалет ищешь?

И она резко свернула в сторону, да так ловко, что дорогу указала руками. Когда Элберт оттуда вышел, он не смог вспомнить, где именно ее видел. И Грегси не смог найти. Но затанцевал снова, и время не столько ускорилось, сколько совсем исчезло.

В конце концов с треском врубился верхний свет, желтый, ужасно яркий. Все пытались поймать дыхание и похохатывали, глядя на то, как блестят друг у друга потные физии. Диджей включил “Все, что нужно, это любовь” и помахал толпе на выход. И Элберт подумал, что, наверное, отныне все будет хорошо.

Глава 2

Июнь 1989 года

УВай это было одной из любимых забав, гадать, какая физиономия окажется у того, кто находится спиной к ней. Но когда парень наконец обернулся, лицо его оказалось не та- ким, как ей представлялось.

Но было оно что надо: мягкий широкий рот, тонкий прямой нос, выразительные глаза. Ну, правда красавчик.

Вай поняла, что сама она, похоже, как дура, пялится на него и опустила взгляд, чтобы он ее на этом не подловил. Траву, иссохшую за недели хорошей погоды, всю уже втоптали крест-накрест в земляную пыль. Полчище тел переставляло ноги в такт ритму, несущемуся из звуковой панели, которая висла над всеми с самодельной временной сцены, щедро увешенной камуфляжной сеткой.

Воздух раннего вечера освежал, но она уже чувствовала покалывание, будто кожа у нее внешняя, как у ящерицы, потрескавшаяся на солнце. На ней была одолженная у Джимми великоватая ей толстовка, широкие обшлага которой болтались у кончиков пальцев, но это вот ощущение собственных своих очертаний подсказывало, что оно начинается. Может, уже началось.

Приплясывая, Вай решилась скользнуть взглядом по симпатичному парню и дальше, вперед него. Мысли побежали быстрей, когда она попыталась понять – так, чтобы он не заметил, что она снова поглядывает, – смотрит ли он на нее тоже.

Ноги у него были длинные и словно бы из желе, и двигался он как обмякший, расслабленно. Ладонь над рукавом бледно-розовой толстовки отбивала такт метрономом, время от времени втягиваясь в рукав, как будто срезала звук и сгребала его вовнутрь.

Нет, он точно на нее смотрит. Вай столкнулась с его пристальным взглядом. У, какие глаза!

Лицо у нее расплылось в широкой мечтательной улыбке, и она снова глянула вниз, в землю. Переместилась поближе к нему, ноги почти парили, невесомые, и сама удивилась тому, что остальные части тела тоже последовали послушно.

И вот она уже тут, смотрит на него снизу вверх.

– Классные у тебя волоса! – сказал он, нависнув над ней.

Рука Вай взлетела сама собой к голове. Мэл вызвалась выкрасить стриженные, выбеленные неровно прядки в радужные цвета, но на деле взялся только розовый, а зеленый вышел блекло-желтоватым, как та травка, что растет в тени где‐нибудь под навесом.

– Правда? А я думала, вышла мура.

– Нет, это… весело. Как тебе здесь, ничего?

Тут Вай подумала, стоит ли вообще ввязываться в разговор. У парня был отчетливый выговор парней из универа, тех, что притворяются вроде нормальными, но потом оказывается, что у них еще дом в Тоскане. Она чувствовала спиной взгляд Мэл. Стоит, наблюдает. И, небось, ухмыляется.