К портретам русских мыслителей - Ирина Бенционовна Роднянская

Бердяева в общественных предприятиях. Как в России, так и в эмиграции вокруг него организуются журналы (в Париже, к примеру, не только русский «Путь», но и французский «Esprit») и общества (так, в Москве в 1919 году он ухитрился создать сообщество под названием Вольная Академия Духовной культуры!); он участвует в экуменическом движении, в христианском молодежном, часто выступает на международных конгрессах и коллоквиумах, где он блещет и как пылкий и обаятельный оратор (несмотря на поражающий его нервный тик лица), и голубых кровей красавец. Дом русского философа в Кламаре под Парижем становится одним из интеллектуальных центров Франции. Мировая популярность Бердяева – это прежде всего популярность «свидетеля эпохи», страстно отзывающегося на ее духовные события. Бердяев оказался самым читаемым и переводимым из высланных за границу русских мыслителей. Книги его публикуются «от Дармштадта до Сантьяго и от Нью-Йорка до Токио», сообщает в одном из своих бюллетеней парижское Общество Николая Бердяева, и интерес к нему со временем только растет.

На Востоке, у нас, имя Бердяева тоже не забывалось. Поначалу оно всплывало в идейно-политическом контексте – всякий раз, когда речь заходила о главных идеологических размежеваниях и противниках. Позже, в 60-е годы, вместе с оттаиванием интеллектуальной почвы, для Бердяева наступила эпоха диссертаций и даже монографий; его уже вспоминали те, кто наряду с наступательным темпераментом обладал взыскательным вкусом и желал, извлекая из своего «предмета» конкретный прок, получать по ходу дела и бескорыстное удовольствие. Настала пора раздвоенной любви. Но еще не изжил себя этот этап, как его прервал новый. По специфическим условиям в нашем отечестве явный спрос на Бердяева побивает теперь все рекорды. Конечно, не в нем одном ощутима неотложная общественная потребность, а и в его сотоварищах по русскому ренессансу начала века. По-видимому, существует сходство между тогдашним и теперешним временем как моментами пробуждения, поисков духовных опор и философских истин; очевидно, есть сродство между вопросами, задаваемыми сегодня, и мыслями, рождавшимися по следам революций: о путях России, задачах интеллигенции, состоянии человеческого духа, радикализме и утопизме… И хотя среди философских фигур того изобильного времени были более последовательно и систематически, а часто и более ответственно мыслящие люди, чем Бердяев, никто не сравнится с ним по захватывающему «огненному пафосу» (характеристика С. Левицкого), пророческой обращенности к судьбам человечества и рыцарскому служению человеческой свободе, по его качествам неутомимого полемиста и блестящего идейного фехтовальщика – д'Артаньяна на службе у Ее Величества суверенной личности.

Все это не могло не вызвать той сплоченной неприязни к Бердяеву, которая проявлялась в прошлом со стороны официальной идеологической литературы в нашей стране, хотя, конечно, еще большую роль в формировании отношения к нему сыграли его прямые высказывания по адресу марксистского мировоззрения и советского строя. Однако, странное дело: в своем отечестве философ всегда помещался во главу шеренги антикоммунистов (для более очевидного изобличения его политической вредности тут использовался тот самый термин «бердяевщина», которым в эмигрантской печати обозначали по большей части еретические уклоны этого мыслителя от православия либо же его «просоветские писания»), а за рубежом, особенно в эмиграции, даже среди прямых поклонников его таланта Бердяеву часто ставилось на вид его «коммюнизианство», его, якобы, симпатия к «красным».

В действительности есть мотив и для того, и для другого; и если он, конечно, не был красным, то розовым все же бывал. В качестве христианского персоналиста Бердяев – принципиальный оппонент последовательного коммунистического мировоззрения и его возможной реализации. Вместе с тем радикализм этого невольника свободы делает его отношение к новому строю довольно переменчивым. Прежде всего, надо учесть, что Бердяев был противником строя старого и на первых порах приветствовал «бескровную» Февральскую революцию. Но очень скоро духовный подъем сменяется у него страхом перед политикой «разжигания инстинктов», перед нарастающей стихией насилия. На октябрьские события Бердяев откликнулся самым глубоким своим социальным сочинением – «Философией неравенства» (1918, опубликовано в 1923-м). Выраженная в нем консервативно-аристократическая критика равенства как «метафизически пустой идеи» в эпоху ее триумфального шествия – лучшее доказательство того, что Бердяев всегда оставался «верен своей любви к свободе». Правда, вскоре, усты дившись непривычной, «недемократической» позиции этого своего антикоммунистического манифеста, автор, анархист и бунтарь, отказывается от книги.

Далее, при всем негодовании, испытываемом в революционные годы, философ не допускал мысли о насильственном сопротивлении новой власти, что поставило его во враждебные отношения с большинством русской политической эмиграции. Свою теологию революции Бердяев выводит из вполне христианской идеи Жозефа де Местра и Луи де Бональда, что революция хотя и есть величайшее бедствие, но одновременно она и заслуженное возмездие. Это есть зло, вызванное злом, «малый апокалипсис» нации. Однако отсюда философ делал фаталистический вывод, что революционные события как роковую судьбу бесполезно преобарывать. Нужно пережить предлагаемый революцией катастрофический опыт, извлекая из него уроки на будущее. Короче, здесь должна была действовать любимая формула Бердяева, что зло изживает себя «на имманентных путях», то есть само неизбежно приходит к самоотрицанию.

С середины 20-х годов он высказывался еще более неподобающе для антикоммуниста, противника советской власти. В статье «Иллюзии и реальности в психологии эмигрантской молодежи» Бердяев усиленно подчеркивает «положительные последствия Октябрьской революции», кои он описывает как «приобщение к активной исторической жизни новых слоев русского народа». Вторая мировая война – время наибольшего примирения Бердяева со своей коммунистической родиной: захваченный патриотически-ностальгическими настроениями, он чает победы СССР, видя в нем освободителя народов. Рождаются надежды на скорые и глубокие перемены в стране и даже на возвращение назад. Однако под конец жизни под впечатлением от политики СССР в Восточной Европе и не меньше из-за гонений на Зощенко и Ахматову философу пришлось отказаться от своих упований.

Политическая зигзагообразность мысли Бердяева в конечном итоге объясняется тем, что непокорный мыслитель всегда вел борьбу на два фронта: против коммунизма и против капитализма (буржуазности), причем этот второй оказывался более серьезным, ибо извечным его врагом, а первый понимался лишь как следствие второго. И вот, в зависимости от главного в ту минуту предмета обличения, то есть нужд полемики, перемещаются акценты и даже как бы меняются взгляды Бердяева. Обычно разыгрывался один из двух вариантов. Если предметом его анализа был мир капитализма, то социализм попадал в привилегированную позицию носителя явной истины и даже мог быть зачислен в один лагерь с христианством как противник социальной несправедливости и эксплуатации. Если же в центре внимания Бердяева находился сам социализм, то чаще всего обвинительный процесс шел по пути поисков параллелей социализма со своим более страшным историческим предшественником – капитализмом. Ведь Бердяев к тому же никогда не уставал наряду с «ложью» утверждать и относительную «правду» коммунизма,