У последней черты - Дмитрий Ромов

— Да какой анализ, Леонид Юрьевич, просто предположения строю. Если Горбач НЭП объявит, условно, сюда же хлынут фирмачи.

— НЭП не подразумевает автоматического открытия границ. Да и вообще, с чего бы это таким странным вещам происходить?

— Даже если и не будет ничего странного, найду, как применить средства на благо.

— Главное, чтобы ты о революции не помышлял.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — качаю я головой. — Мы от потрясений прошлой ещё не полностью оправились.

— Антисоветчик, — улыбается Злобин.

— Нет, напрасно вы так думаете, тут дело вот в чём, смотрите… — я замолкаю на полуслове. — Смотрите, Леонид Юрьевич…

Но второе «смотрите» уже касается не моих «мудрых» мыслей.

Под мерное звяканье приборов и приглушённый гул голосов в зал входит Ева Кох. Она идёт как модель, шагает от бедра, стуча высокими каблучками своих иностранных и очень хорошо сделанных сапожек. Да, она прекрасна, но моё внимание привлекает совсем не это.

Её обгоняет мужчина суровой наружности, с лицом человека осознающего ответственность возложенной на него миссии. Он берёт её под руку, останавливает и что-то шепчет на ухо. Её лицо становится предельно удивлённым.

Она смотрит на него, а таинственный незнакомец разворачивает её на сто восемьдесят градусов. И таким же красивым шагом опытной звезды подиумов Ева шагает в противоположном направлении в сопровождении джентльмена в штатском.

— Ваши? — спрашиваю я.

Впервые, кажется, я вижу лицо Злобина без улыбки.

— Не похоже, — говорит он. — Мне срочно нужно сделать звонок…

Твою дивизию…

— Серьёзная проблема? — хмурюсь я.

— Ну как тебе сказать… — кусает он губу. — Не хотелось бы, чтобы те, кто ей заинтересовался, узнали о моих с ней разговорах, да и я обещал, что все контакты будут непосредственно со мной.

— Леонид Юрьевич, — раздаётся рядом с нами вкрадчивый голос. — Можно у вас несколько минут украсть?

Рядом со столиком возникает серый неприметный человек в штатском.

— И у молодого человека тоже…

20. Из зоны комфорта

Рядом с нами стоит серый, неприметный и незапоминающийся джентльмен без особых примет. На вид ему лет сорок не больше. Ведёт он себя уважительно, конечно, но сам факт интереса к нашему мероприятию и, собственно, его участникам меня напрягает.

— Так, — злобно улыбается Злобин.

Каламбур за каламбуром, просто бурлеск и феерия.

— Он-то тебе зачем? — показывает он на меня.

— Леонид Юрьевич… так мы же…

— Мы же, вы же, жопой на лыжи! Крючков, твою мать! Ты чем слушал вообще? Я же сказал после того, как мы закончим, причём не сразу. Чтобы со мной это вообще не ассоциировалось.

Не хотел бы я быть на месте Крючкова, чтобы мой, судя по всему, босс распекал меня вот с такой убийственно-добродушной улыбкой и волчьим щёлканьем зубов, да ещё и виртуально усаживал на лыжи.

— Так у нас же потом совещание.

— У нас, да, а у вас какое совещание? У вас должна быть тяжёлая и почётная работа на благо советской Родины, а вам хочется вовремя домой прийти, пива напиться? Или чего вы там пьёте? То есть, мне нужно быть на совещании, а я буду твоими делами заниматься?

— Да почему? — не сдаётся неприметный человек. — Ну, посидит подольше. Эффект лучше будет.

— Подольше? Чтобы её хватились и начали милицию, посольство и морги на уши ставить? Я тебя убью, Крючков. Убью, а на твоё место вот его поставлю. Ребёнок и то умнее тебя. Уйди с глаз.

Крючков, похоже, к подобным заявлениям Де Ниро уже привык, потому как реагирует на это всё очень даже спокойно. Он качает головой, типа, ну блин, не угодишь ему, поворачивается и идёт прочь.

— Крючков! — окликает его Злобин. — Ну-ка, иди сюда.

— Да, Леонид Юрьевич, — послушно возвращается он.

— А от него, — кивает он на меня, — ты чего хотел?

— Ничего, просто мол извините, что отвлекаю…

— Так, всё. Иди. И на глаза не попадайся.

Тот поворачивается и идёт с видом оскорблённой невинности, разумеется.

— Это чего? — поднимаю я брови.

— Ой, ты-то хоть… — машет он рукой.

Надо сказать, что впервые вижу без пяти минут генерала в таком состоянии. Мне пока подобным образом от него не прилетало.

Подходит официант.

— Ничего не будем, — говорит недовольно Злобин, вставая из-за стола. — Поели уже, спасибо. Пошли. Или, если хочешь, можешь оставаться.

— Да нет, мне вообще-то на работу надо. Сейчас тоже огребу от своего начальника, как ваш Крючков. Это то, о чём я думаю, кстати?

— Я-то откуда знаю, чего ты там думаешь, — дарит он мне изображение улыбки.

— Ладно, кто-то не в духе, а я должен терпеть, хотя даже и спать сегодня не ложился. Мягко говоря. На чём вы её спалили, кстати? Намекните хоть, а то заинтриговали и всё что ли? Иконы скупала или валюту продавала? Золото, бриллианты?

— Ты почему такой умный, Брагин? — качает он головой. — Книжку антикварную приобрела. И да, ещё кое-что.

— Червонцы царские? — выпытываю я.

— Брошь с лилией.

— С французской лилией? — удивляюсь я. — Золотую с брюликами? Не ту ли, что у вдовы Толстого недавно украли?

— Не знаю пока, — отвечает он.

— А продавец не ваш что ли? Хотите сказать, случайное везение?

— Ты сам-то в везение веришь? Мы же профессионалы. За редким, правда, исключением. Конечно, подвели к ней фармазона высшей пробы. А она старинные русские книги собирает, целая библиотека у человека, между прочим.

— А лилия?

— А лилия, как раз, возникла внезапно. Ты не слишком ли любопытный?

— Я же в деле, вроде? — пожимаю я плечами.

— В деле, в деле. Если дело ещё действует, а то этот Крючков вечно всё портит. Бестолочь.

— Кадры решают всё, Леонид Юрьевич. Вы её вызволять пошли? С невообразимым риском для своей репутации и карьеры? Ну, в смысле делать вид?

— Ну почти, — качает он головой. — Почти угадал.

— А не слишком ли слабый крючок? Сейчас вы её освободите, она вырвется, улетит к себе в Европу и всё, забудет доброту вашу, и то что вы её из лап кровавой гэбни спасли.

— Чего? Ты давай, не выражайся при мне, совсем что ли?

— Это же ирония, я как бы не от своего имени это говорю, а от её.

— Ирония. Ладно. Слушай, у нас свои есть подходы. Прежде, чем вырваться, ей придётся кучу бумаг подписать. Так что и там карьера может рухнуть, и сюда уже не въедет никогда, а ей нравится приезжать. Да и другие есть привязки.

Интимные и сердечные? Я этого не спрашиваю, конечно, но видать, что-то в глазах такое грешное мелькает, и Злобин начинает сердиться:

— Так, Егор, ты не забывайся всё-таки.

— Так я слова не сказал, — смеюсь я, и мотаю головой. — Мы