Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

сел на колени к французу, стал резать ему бифштекс или сосиску, которую он заказал, и на вилке совать ему в рот”, то есть я его кормил как бы. Почему-то вот эта сцена у Володи вызвала приступ совершенно гомерического хохота, поэтому я сделал иллюстрацию, где я сижу на коленях у француза. В песне как раз он пишет: “И потому французский не учу, чтоб мне они не сели на колени”»[2496].

В действительности же эта история послужила для Высоцкого лишь поводом, чтобы написать о себе. Как вспоминает Вениамин Смехов: «Высоцкий в выпивке был превосходен — нежен, добр. Правда, не помнил адреса своего»7[2497]. Об этом же говорится в стихотворении «Осторожно! Гризли!»: «Да знали б вы, что я совсем не помню, / Кого я бью по пьянке и ласкаю», — а также в песнях «Путешествие в прошлое» и «Про попутчика», сюжет которых также связан с выпивкой: «Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей!». «И проснулся я в городе Вологде, / Но — убей меня! — не припомню, где». Это выражение Высоцкий употреблял и в повседневной жизни. По свидетельству актера Михаила Козакова: «Побывал Володя Высоцкий в Америке. Встречаемся после этого — он мне шепчет, как заговорщик:

— Миша, я тебе ' подарок привез. От Бродского. Книгу с надписью.

Как я был счастлив! Но Володя есть Володя. Потерял он эту книгу. (“Ну, Мишка, ну не знаю, куда я ее подевал, хоть убей”4»7[2498].

н* *

В черновиках «Двух судеб» лирический герой говорит: «Дурь свою воспоминаю — / дурь великую» (АР-1-13), — фактически повторяя свои слова из «Баньки по-белому» (1968), где он выступал в образе бывшего зэка: «Вспомню веру мою беззаветную <.. > Променял я на жизнь беспросветную / Несусветную глупость мою»[2499] (а о «беззаветной вере» шла речь и в песне 1964 года: «Потеряю истинную веру — / Больно мне за наш СССР: / Отберите орден у Насера — / Не подходит к ордену Насер!»).

Еще важная деталь: в «Двух судьбах» герой сел на Кривую, надеясь, что она его вывезет («Влез на горб к ней с перепугу»), а в песне «Грусть моя, тоска моя» (1980) <«госка змеингы» сама к нему «прыгнула на шею». Это напоминает «Песню о Судьбе» (1976), где судьба также «сзади прыгнув на меня, схватила за кадык», причем до этого лирический герой из жалости нес ее на себе: «И в гору, и с горки / Пьянчугу влачу». Такая же ситуация возникала в черновиках «Баллады о маленьком человеке» (1973), где автор иронически обращался к «маленькому человеку», то бишь к самому себе: «Свою счастливую судьбу / Несешь на собственном горбу» /4; 361/. Причем в «Двух судьбах» герой сам оседлал свою «счастливую судьбу» — Кривую: «Влез на горб к ней с перепугу, / Но Кривая шла по кругу — / ноги разные»[2500]. Это лишний раз говорит о том, что лирический герой и его судьба взаимозаменяемы, поскольку наделяются одинаковыми чертами. Например, «горбатым» предстает не только судьба героя, но и он сам: «А теперь некрасив я, горбат с двух сторон» («Затяжной прыжок», 1972), «Горбы на спины нам наваливает снег» («Километры», 1972; АР-287), «Нам там ломы ломали на горбу» («Летела жизнь», 1978), — и даже его друг, которого поэт наделяет своими собственными чертами: «Того, с большой душою в теле / И с тяжким грузом на горбу» («Памяти Шукшина», 1974).

Отметим и другие сходства «Песни о Судьбе» с «Двумя судьбами»: «За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна» /5; 104/, «Скулит — глаза на выкате, и слезы, как слюна» /5; 427/ = «А за мною по корягам, злясь и охая, / Припустились, подвывая, / Две судьбы мои — Кривая / да Нелегкая» (АР-1-22), «Спотыкаясь о коренья / От болезни, ожиренья…» (АР-1-4) («За мною» = «А за мною»; «судьба моя» = «.две судьбы мои»; «скулит» = «подвывая»; «больна» = «от болезни»); «За мной, как пес, — судьба моя, больна и голодна» (АР-17-130) = «Ты, Нелегкая, маманя, / Хочешь истины в стакане / на лечение?» (АР-1-6); «Мне тяжко под нею» = «Впереди меня ступает / тяжкой поступью. <.. > “Тяжело же столько весить!”»; «Кричу на бегу» = «Я кричу — не слышу крика»; «Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну» = «Я воскликнул, наливая: / “Вывози меня, Кривая!”»; «Много горя над обрывом» = «“Горемыка мой нетрезвый”»; «Коль выжить сумею…» (АР-17-130) = «Не до жиру — быть бы живым».

Если в ранней песне герой сам тащит свою судьбу; «А я ноги — в опорки, / Судьбу — на закорки»[2501], - то в поздней возникнет обратная ситуация: «Вот хлебнув, понюхав корки, / Посадила на закорки» (АР-1-16).

Лирический герой пытается обмануть судьбу: «Плету ахинею, / Что ласков я с нею» (АР-17-130) = «“Эй, Нелегкая, маманя, / На-ка истину в стакане”, - / Вру, как стерва, я» (АР-1-16); и одинаково называет ее: «И в гору, и с горки / Пьянчугу влачу» = «И припали две старухи / Ко бутыли медовухи — / пьянь с ханыгою».

В первой песне герой готов заплатить палачу, чтобы избавиться от судьбы: «Пусть вздернет на рею, / А я заплачу», — а во второй он обращается к самой судьбе (Кривой) и тоже предлагает ей своеобразную форму оплаты, чтобы она его спасла: «Я тебе и жбан поставлю, / Кривизну твою исправлю — / только вывези!». Причем уже в 1968 году герой был готов заплатить деньги, чтобы избавиться от судьбы или исправить ее: «Я сказал врачу: “Я за всё плачу — / За грехи свои, за распущенность. / Уколи меня, — я сказал врачу, — / Утоли за всё, что пропущено”». Сравним: «Судьбу, коль сумею, / Снесу к палачу. / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу».

В первом случае лирический герой собирается заплатить врачу, а во втором — палачу. Однако это различие не играет роли, поскольку в стихотворении «Палач» (1977) будет сказано: «Всё так не страшно, и палач — как добрый врач».

Такие же «торговые» намерения возникнут у героя в песнях «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969) и «Грусть моя, тоска моя» (1980): «Двести тыщ тому, кто меня вызволит, / Ну и я, конечно, попытаюсь!», «Одари, судьба, или за деньги отоварь. / Буду дань платить тебе до гроба».

Обратим заодно внимание на следующие строки из