Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как видим, уже в 1976 году Высоцкого посещали мысли о переезде в Нью-Йорк (впервые он приедет туда в июле этого года), поскольку в Советском Союзе уже давно задыхался. Как рассказал Михаил Шемякин: «Он мне говорил перед смертью, что самая его великая мечта — уехать в Америку. Нью-Йорк — это для него был город-бог! Когда Володя возвращался из Нью-Йорка, он говорил: “Мишка, Нью-Йорк — это… Это — всё!” Он мне сказал незадолго до смерти: “Мишуня, ты должен переехать только в одну страну, ты должен жить только — там. Эта страна — Ю-Эс-Эй. Всё. Ничего остального — нет, это всё — мелко для нас… Только там мы можем работать…”»[2502]. Послушаем также Павла Леонидова и Василия Аксенова: «Подошли к углу Третьей Авеню и семьдесят второй улицы. Тут Володя остановился возле дома, который строился и вырос уже наполовину. Он поглядел на недостроенный дом и сказал: “Здесь хочу жить! Знаешь, я много ездил. Шарик круглый и безуглый. По-моему, без балды, мир — провинция, а Нью-Йорк — столица. Сумасшедший город! Потрясающий город! Жди меня насовсем в восемьдесят втором. Только не трепи. А Марина тебя еще с Москвы не любит…”. Я спросил: “Может, оттого, что она, хоть и французская, но коммунистка?”.
“Нет, — сказал он, — не потому, а потому, что — собственница”. <.. > Он сказал: “Хочу и буду жить в Нью-Йорке. Как? Не знаю, но догадываюсь. Деньги? Деньги у нас найдутся… Ты говоришь, какая из двух моих половин хочет в Нью-Йорк, а какая боится порвать с Россией? Да обе хотят сюда, и обе хотят забредать туда. Раз в пять лет. Нет, раз в год. Приехать из Нью-Йорка на пароходе и подгадать рейсом прямо в Одессу. Мой город. Первый фильм, первые песни в кино, опять женщины жгучие, да!.. Но эмигрировать — нет!..”»[2503]; «Он ко мне приезжал, я помню, в Переделкино с Мариной — специально советоваться на эту тему: “Как ты думаешь, стоит ли мне уезжать на Запад? Я здесь не могу уже больше — задыхаюсь”.
Он еще связывал свои запои с пребыванием на Родине, наивно думая, что там этого не будет. Но, во всяком случае, у него было ощущение недостатка кислорода. Он говорил о том, что, может быть, откроет русский артистический клуб в Нью-Йорке — именно в Нью-Йорке, а не во Франции. <.. > я его активно отговаривал»8[2504].
А вот что вспоминал о первой поездке Высоцкого в Америку Вадим Туманов: «Вернувшись в Москву, Володя почти сразу приехал ко мне. Когда мы оба были в Москве, не было дня, чтобы не встречались. Говорили часами. Об Америке он рассказывал буквально взахлеб и с восторгом: “Теплая прекрасная страна. Страна свободная! Где заботятся о своих гражданах, уважают их…”»[2505].
С другой стороны, по словам аранжировщика его песен Константина Казанского, «для него Париж был символом свободы»[2506] [2507]. Тот же Казанский вспоминал: «За пять лет нашего общения в Париже таких загулов было два-три. И по сравнению с тем, что он творил в России, это, конечно, чепуха. Первые два с половиной года в Париже он был абсолютно непьющим. Потом произошел какой-то надлом в душе…»85.
Поэтому в последние годы Высоцкий стремился именно в Америку. Кроме того, он понимал, что если бы переехал в Нью-Йорк, то у него всего было бы в достатке («ходила бы в норке, носила б парчу»), но все же гнал от себя эти мысли, продолжая нести свой крест. А соблазн «парчи», то есть роскоши, будет отвергнут и в песне «Мне судьба — до последней черты до креста…» (1977), где речь пойдет уже о методе «кнута и пряника», применяемом советской властью: «Даже если сулят золотую парчу / Или порчу грозят напустить — не хочу! / На ослабленном нерве я не зазвучу…».
Приведем на эту тему еще несколько воспоминаний Михаила Шемякина: «Он мечтал уехать, но он понимал, особенно на примере Галича, что как бард не сможет завоевать во Франции имя и быть такой фигурой, какой был в России.
В разговорах со мной он говорил, что если бы смог сделать актерскую карьеру на Западе, то уехал бы. С Володарским они писали сценарий фильма “Каникулы после войны”. Были даже распределены роли: Высоцкий должен был играть роль пленного русского офицера или солдата, Депардье — француза, а Даниэль Ольбрыхский — поляка. Очень интересный сценарий. Но, к сожалению, из-за преждевременной кончины Володи этот план так и не был реализован»[2508] [2509] [2510]; «…Володя полюбил Штаты с первого взгляда. Он был потрясен и масштабами, и ритмом. У него была мечта — работать в американском кино. Но Володя понимал, насколько это сложно»87.
***
Теперь проследим связь между «двумя судьбами» и советской властью.
После появления Нелегкой «пал туман», и лирический герой «оказался в гиблом месте», а в написанных в том же году «Райских яблоках» при описании увиденного им рая, оказавшегося лагерной зоной, он скажет: «И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых», — что, в свою очередь, повторяет ситуацию из «Чужого дома» (1974), где дом также представляет собой «гиблое место»: «И из смрада, где косо висят образа, / Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут. / Куда кони несли и глядели глаза, / И где люди живут, и как люди живут».
Также несложно проследить связь между советской властью и Кривой: «Влез на горб к ней с перепугу, / Но Кривая шла по кругу — / ноги разные».
Во-первых, мотив «кривизны» пути уже разрабатывался в «Разбойничьей» (1975): «Он пошел, и жизнь пошла / По кривой дороге. / Та дорога привела / Прямиком в остроги» /5; 364/. «В остроги» — то есть в тюрьму или в «гиблое место».
Во-вторых, хождение по кругу символизирует тупиковую ситуацию, характерную для советской действительности: «Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди — / Рядом — смотрите! — / Жертвы и судьи» («В лабиринте», 1972), «Толпа идет по
